Его протест был подхвачен в следующем столетии. Все больше такие писатели, как Вольтер, напрямую говорили о пытках как варварской практике. В 1708 г. Шотландия отказалась от применения пыток, в 1740 г. ее примеру последовала Пруссия Фридриха Великого, жесткого воинственного монарха. Против пыток выступали все громче: итальянский писатель Чезаре Беккария приводил сокрушительные для того времени аргументы в своем сочинении «О преступлениях и наказаниях» (1774 г.):
«Никто не может быть назван преступником до вынесения приговора суда… Если доказано, то оно подлежит наказанию исключительно в соответствии с законом, и пытки излишни, так как признание обвиняемого уже не требуется. В случае если нет твердой уверенности в том, что преступление совершено, нельзя подвергать пытке невиновного, ибо, согласно закону, таковым считается человек, преступления которого не доказаны».
И все же пытки не были изгнаны в тайные подземелья: еще в новое время их полагали достойной частью юридической процедуры, как видно по этой гравюре
Дания отказалась от пыток в 1771 г. Испания сделала их незаконными в 1790 г., Франция – в 1798 г., Россия – в 1801 г. Эти официальные объявления следует рассматривать с некоторым скептицизмом, потому что реальные практики могли совершенно не отражать официальную политику. И все же было видно, как меняется отношение к пыткам: теперь они уже не обычный инструмент государственной власти – они ее постыдная тайна. Просвещение было достойно своего имени, по крайней мере в деле изгнания пыток из сферы официальной в сферу тайного и неприглядного.
Для большей части Европы широкое применение пыток осталось в прошлом. Исключений, конечно, хватало: тут можно вспомнить и царскую Россию, и эпоху Ленина и Сталина, не говоря уж о гитлеровских нацистах и фашистах Европы времен Второй мировой войны, а также их позднейших духовных последователях из Греции, Португалии и Испании. Но поступавших так полагали отщепенцами: достойные правительства пытки не применяли.
Подобные воззрения, однако, не касались заморских колоний Европы: там к местному населению относились как к страшным и достойным презрения дикарям, нередко насаждая дисциплину через боль.
Показанное здесь кровавое зрелище – художественное преувеличение, но есть в этом изображении Германии начала XVI в. и доля правды. В религиозных распрях тех времен ненависть была столь сильна, что крайняя жестокость легко находила оправдание