В деревню добрались почти за полночь. Все сельцо уже спало, лишь в одной избе мерцал огонек. Не успели подъехать к ней, как дверь в сенцах распахнулась и навстречу с крыльца засеменила маленькая согбенная фигурка.
− Сынок, никак ты? А я как чуяла, оладьев твоих любимых напекла…
Климанов с удивлением смотрел, как обычно суровый, холодно-насмешливый майор с нежностью и даже как-то виновато обнимает старушку, о чем-то тихо спрашивает ее. Заходит в калитку под радостное повизгивание гончей, мечущейся в вольере у крыльца. Присев на корточки, словно ребенка обнимает собаку, а та, положив ему на плечи тонкие белые лапы, тычется носом прямо в лицо.
Изба, где обитала мать Диденко, чем-то напомнила Лехе бабкин дом в деревне. Те же просторные сени с притулившейся к ним чистенькой горницей. Та же тесноватая комнатушка, половину которой занимала громоздкая русская печь. Широкая зала, где под потолком в мерцающих бликах лампадки темнела икона. Все было как на картинках про дореволюционный крестьянский быт, лишь холодильник да телевизор в углу выпадали из общего интерьера.
Пока Петрович выкладывал из сумок сервелат, сыр и прочий столичный дефицит, мать быстренько собрала на стол. Ловко орудуя ухватом, водрузила на подставку чугунок с дымящейся разваристой картошкой, сковородку с сочными ломтями мяса, миску с еще горячими оладьями, запотевшую банку с малосольными огурцами. Следом на свет появилась большая двухлитровая бутыль с прозрачным как слеза первачом.
Разливая его по стаканам, Петрович подмигнул замешкавшемуся Лехе:
− Не боись, не отравишься. Сам гнал.
Самогонка действительно оказалась на вкус куда лучше столичной водки. Не ударила едко в нос, а лишь едва ощутимо обожгла горло, наполнив тело приятным теплом.
А мать Диденко, видя стеснение Климанова, подбодрила его, как бывало в детстве покойная бабка:
− Чёй-то ты не ешь? С дороги ведь, поди, изголодался!
− Да это он стесняется просто, Клавдия Васильевна, − смеясь, пояснил ей Юрка.
Выпили по второй. Дед, переведя дух, выложил на стол трубку и начал неспешно набивать ее. Следом за ним вытащил свою и Евстафьев, старательно копируя каждое движение Петровича: аккуратными щепотками наполнял чашечку, утрамбовывал ее маленькой металлической ступкой, поджигал, обводя края пламенеющей спичкой, раскуривал короткими торопливыми затяжками.