– Потому что я действительно был таким. Я не врал и не шутил.
– А сейчас?
– А сейчас… Сейчас я ничего не знаю о себе. Меня нет. Я где-то парю, легкий и бестелесный. Я не помню, каким был вчера. Не знаю, каким буду завтра. И меня это пока что мало занимает. Я полностью растворился в дне сегодняшнем. Я счастлив. Я люблю тебя.
– А когда ты полюбил меня? – спросила она, хитро улыбаясь.
– Мне кажется, еще тогда, когда ты мокрым жалким котенком сидела в кафе за столиком.
– С первой же минуты, еще там, на берегу, я почувствовала твою заботу, хотя ты и ворчал, как старый дед, и интуитивно поняла, что рядом хороший человек. А полюбил ты меня, как сам говоришь, только в кафе или даже позже. Значит, свойственны тебе были добрые поступки и ранее, наговаривал ты на себя, получается, – заключила весело Татьяна.
Марат еще крепче прижал ее к себе. Помолчав, проговорил тихо, с расстановкой, словно бы пропуская каждое слово сквозь сито памяти:
– Завтра мы совершим с тобой маленький поход. Туда, где я ни разу не был после гибели отца… Возможно, там я остался подлинный, каким не смог стать потом… – И добавил уже другим тоном: – Ты увидишь изумительно красивые места!
Едва солнце появилось на горизонте, Марат взял краски, кисти, этюдник и отправился за Татьяной. Риту встретил уже у дверей.
– Заходи, – впустила она его. – Татьяна плещется под душем, а я уезжаю на дачу. Чайник на плите, кофе на подоконнике, все остальное в холодильнике.
Таня долго не появлялась, дурачилась, напевала, пофыркивала. Когда из чайника повалил пар, Марат решился окликнуть ее.
– Ты уже здесь? – удивилась она, выйдя из душевой.
Он смотрел на нее восхищенно и не мог вымолвить слова. От лица, глаз, всей фигуры ее исходил необычайный свет. «Да ее писать надо!» – мысленно воскликнул он. Татьяна стянула с головы шапочку, и густые каштановые волосы свободно упали на открытые плечи. Марат бросился доставать из рюкзака этюдник.
Запланированная поездка не состоялась. Марат работал остервенело весь день, ночь и следующий день с небольшими перерывами. Вернувшаяся в воскресенье вечером Маргарита ахнула, увидев почти готовый портрет.
– Даже если после тебя осталась бы только эта картина, ее бы хватило, чтобы назвать Марата Радлова гением кисти, – проговорила она и расплакалась.