– А что не так? – спрашиваю, хотя сам не собираюсь их слушать совершенно. Они что-то говорили. Иногда вместе, хором. Я поглядывал на Старого и пытался понять, будет ли он в состоянии сегодня работать вообще? Обычно, когда он безбожно напивался – то на следующие сутки как бы уходит из нашей общей реальности в иную, свою собственную вселенную, которая, безусловно, под стать его бледному упитанному лицу и возмутительно маленькому носу. Я полагаю, что тот его мир наполнен был лучшей версией своей бывшей жены, временем вместе с любимым сыном, океаном любимого портвейна безобразно-красного цвета и лучшими говяжьими щечками, которые вообще когда-либо существовали. Я ненавижу говяжьи щеки. А вот портвейн – дело другое. Боже, сколько же раз я с ним напивался в самые сопли!? Лучше даже не считать. Однако, об этом я точно не жалею. Женя-Старый – наверное – один из самых приятных людей, которые здесь когда-либо работали. Хочу, чтобы у него все было хорошо, или хотя бы не так плохо, как у всех прочих.
Я ухожу из раздевалки. Прямо по коридору метров пятнадцать и, в небольшом закутке примерно два на два метра, открываю дверь кабинета. Сперва в нос ударяет запах, который, как я выяснил на опыте, всегда присутствует только в одном месте – в бухгалтерии. Тошнотворно стерильный воздух, с еле ощутимыми нотками вчерашнего обеда – а это, скорее всего, была домашняя хуета престарелых «девочек»( маразм и варикоз всегда неразлучны с ними) – я презирал каждый раз, когда снова оказывался здесь. Четыре стола, четыре рабочих места в достаточно обширной комнате глянули на меня и, не признав во мне своих хозяев, прикрыли свои только что проснувшиеся выдвижные ящики-глаза. Снова задремали. «Хуй с вами – спите.» Закрываю дверь и опять в голове мысль: «Ну и на кой хуй ты заглядывал туда?» Каждый раз пытаюсь понять – «зачем же?» , но не могу. Напротив кабинета бухгалтерии – мой кабинет.
Вхожу. Обезличенный стол буквой «Т» и множество стульев, на которых почти никогда никто не сидит, компьютер и ряд бумажек, папок и прочей бюрократической мерзости. Презираю бюрократию я. Видите ли, в рот я ебал эти печати, чётко отведенные места для подписи и даты, накладные, в которых вечно ни хуя не понятно. Худшая часть моей работы – бумаги. «Потом.» – думаю – « Все это потом…». Падаю в кресло. Включаю видео, на котором человек молча гуляет по Токио. Слепит через небольшое окно июньское солнце. Пришлось закрыть жалюзи. Смотрю в монитор и плавно, будто при утренних летних сумерках наблюдать за поднимающимся солнцем, засыпаю.