В пику беззаботно веселящимся родственникам Константин Константинович ходил с мрачным видом, представляя собой живой укор и возвышенный гражданский протест.
– Что он бродит здесь тенью отца Гамлета? К чему эта кислая физиономия? Ежели он презирает наши развлечения, ежели так страдает его душа, так пусть бы ехал уже! Никто его силой не удерживает! – возмущался Сергей Александрович Павлу. Осуждение близкого друга ранило его больше, чем все Михайловичи вместе взятые. – Я и без его обличительной позы не сплю с того самого дня…
Костя вскоре и в самом деле уехал. Но Сергей, который, как внешне ни пытался изображать беззаботность, не мог избавиться от мыслей о катастрофе. Ему напоминали о трагедии постоянно. Приехал Власовский, привез появившиеся в Москве прокламации.
– Как тебе это нравится? – Сергей дал Павлу взглянуть на листовку. – Князь Ходынский!
– Попишут-попишут, да и забудется, – с наигранной легкостью бросил Пиц.
– Нет, хлестко придумано. Запомнится. Прицепится. Интересно, кто автор?
– Ты же не имеешь в виду Михайловичей?
– Это было бы слишком! Хотя прозвище в стиле злого языка Николая… Нет, даже думать так не хочу про Бимбо. Скорее всего, студенты пробуют перо. Ох, нахлебаемся мы еще с нашим университетом. – Брат повернулся к Павлу и посмотрел прямо в глаза. – Пиц, ты-то хоть понимаешь, почему я это делаю? Это же все ради Ники! Ты видел его глаза в тот день? Он не заслуживает, чтобы коронация запомнилась только жуткой трагедией. Как жаль людей, и как жаль Ники! Пусть лучше меня съедят, чем его!
Элла, как могла, старалась отвлечь мужа и царскую чету. Она придумала поставить спектакль. Готовили всё сами, без помощи извне. Дамские костюмы мастерили своими руками, мужские позаимствовали в театре. Те из гостей, кто не был занят на сцене, стали зрителями. Постановка представляла собой шараду, где на каждую букву имени Императора был сыгран соответствующий этюд – на «н» играли «Нитуш», на «и» Аликс блистала в роли Изольды. Особенно потрясла всех предпоследняя сцена, где Государыня предстала в образе Ангела. Вначале, вокруг Елизаветы Федоровны, которая вся в розовом возлежала на диване, пространство вокруг которого было сплошь устлано лепестками роз, извивались придворные, переодетые демонами. Элла изображала, что спит, и ей снится кошмар. Затем появившаяся на сцене с веткой сирени фея прогнала нечисть. Она расчистила путь Ангелу и добрым гениям, одетым лилиями. Аликс с Эллой были настолько светлы и прекрасны, что у зрителей в этой части по коже бегали мурашки восхищения.