ни взгляда, ни дыхания, ни стона —
сопровождает нас, и длится путь
по всей Руси к последнему поклону.
Победы триумфальные шаги
за радостью печаль во мне разбудят —
лежат в земле и братья, и враги,
а как посмотришь – русские всё люди!
***
Я поеду последним поездом
по равнине, укутанной полночью,
и тетрадь незаконченной повести
вслед за мной задремлет на полочке,
и железо гремучее, нервное,
захлебнётся в тесной аорте,
и прольётся в полёте прерванном
чёрно-алое солнце мёртвых.
И войду я во храм поруганный
к опалённым иконам памяти
между радугами упругими
над туманом, плывущим по паперти.
Сам себя вопрошу я – что же ты
можешь дать, кроме горького плача,
в глубине своего ничтожества
сокровенные зёрна пряча?
Сам себе отвечу – я верую
в покаяние и откровение,
в то, что станут последние первыми
на финальных листах творения.
Я встаю на путь возвращения
и встречаю въяве и внове
голос жизни, радость рождения,
токи крови, цветы любови.
На обретение Казанской
Плачу во сне,
о неведомом счастье плачу,
об утраченном на войне,
о трепещущем, юном, горячем,
чьей цены я уже не узнаю
ни за что, нипочём, никогда —
пятна крови смывает
ледяная вода.
Сердце, что ты? Мне больно,
сон мой – пустошь предзимья,
сон мой – стон колокольный
в холодеющем дыме
над родными полями,
истерзанными догола,
где пирует и бесится пламя
на руинах села.
Через миг я проснусь,
но сна своего не забуду —
сердце чувствует Русь,
а душа предчувствует чудо.
Сколько мы потеряли,
трижды столько сейчас обретаем —
из объятий огня и стали
вернулась икона святая.
***
Тяжело расставаться с друзьями в лихую годину,
тяжело сознавать – навсегда разрывается связь.
Словно свет закрывают, смыкаясь безжалостно, льдины,
словно в чистой воде расплывается чёрная грязь,
словно снег налетает, слепящий, тяжёлый и мокрый,
и не можешь вздохнуть, и на грудь будто слон наступил,
под ногами, хрустя, рассыпаются битые стёкла,
и как пепел на голову падает пыль со стропил.
В разорённом дому, где царит запустения мерзость,
где дорогу к себе ты уже навсегда заградил,
и сидишь, и твердишь про себя, одинок и отвержен,
словно древний старик посреди безымянных могил…
Что ж, такие «друзья» хороши, если сыто и пьяно,
ну, а сытость, она, по понятиям их, далеко,
и, увы, не на снежных горах, не в таёжных туманах,
не у вольных костров со смолистым и жарким дымком.
Так листай свою память, овец от козлищ отделяя,