Первый и самый элементарный вопрос в этике заключается не в том, желает ли человек от природы счастья или благополучия, и не в том, какое из двух или более удовольствий он от природы желает наибольшего (на оба вопроса можно ответить утвердительно), а в том, является ли принятие любого из этих желаний в качестве конечной цели тем путем, который ведет к их достижению или реализации. Вполне возможно, что стремиться к счастью – самый верный путь к его недостижению; либо потому, что наше представление о том, в чем состоит счастье, ошибочно, либо потому, что наши знания о средствах его обеспечения несовершенны, либо потому, что привычка стремиться к нему делает нас особенно чувствительными к несчастью, либо особенно склонными к недовольству и зависти при виде превосходства удачи других. И когда мы однажды убедились, что принятие в качестве цели либо счастья в целом, либо наибольшего видимого счастья из нескольких, не может быть шагом в процессе достижения желаемых целей, сразу же возникает второй вопрос, а именно: не следует ли полностью абстрагироваться от счастья или благополучия в целом, или наибольшего мыслимого счастья в частности, хотя они и являются естественными объектами желания, и пренебречь ими, а руководство для поведения искать где-то еще, а не в целях любого рода, поскольку цели всегда являются принятыми желаниями того или иного рода? Если предположить, что этот последний путь будет принят, то воление, которое является процессом принятия желаний, по-прежнему будет рассматриваться как естественный и необходимый механизм поведения, которым оно, несомненно, является; но в то же время принцип, регулирующий этот механизм и направляющий поведение, будет заключаться уже не в цели воления, как его terminus ad quern, а в некоторой критике и контроле желаний, которые являются мотивами воления, как его terminus a quo.
Критика и контроль, осуществляемые Совестью над волениями в момент выбора, о чем говорилось в предыдущем разделе, являются регулирующим принципом такого рода. Он является полной противоположностью своеволия, поскольку заключается в сознательном и добровольном подчинении Закону, проявляющемуся в том, как он будет действовать в рамках Природы, а также в силах и желаниях самого сознательного агента, отличных от тех, которые являются непосредственным объектом критики. С другой стороны, своеволие не может найти более прямого или более точного выражения, чем принятие желаемой цели в качестве правила, управляющего поведением, ни по какой другой причине, кроме как в силу ее большей желательности по сравнению с другими целями. Ибо субъект, который является агентом выбора, тем самым отказывается от своих способностей к самокритике и делает свои доминирующие желания, какими бы они ни были, и даже если они реализуются только в будущем, посредством настоящих жертв, самолегитимированными диктаторами своих действий. Самоволие – это воля, управляемая желанием, устанавливающим себя вопреки критике самопознания. Это воля в союзе со склонностью, а не в союзе с разумом. Поэтому она не тождественна, а антагонистична воле или волеизъявлению всего сознательного существа. Только то воление является волением всего сознательного существа, в котором разум диктует желанию, а не желание – разуму. Выбор конечной цели – это воление, и именно оно должно руководствоваться разумом, а не желанием, если мы хотим, чтобы все сознательное существо было в унисон. Желания привлекают или побуждают как мотивы, но не направляют как причины поведения. Неспособность отличить мотивы от причин, похоже, лежит в основе всех эвдемонистических теорий.