– Но ведь еще не наступила, – сказал полковник.
– Это неизбежно. И… принято решение… В стране только две таких палаты, и мы больше не можем занимать одну из них, когда нет никаких предпосылок к выздоровлению, ведь есть и другие пациенты, очередь… В общем, принято решение отключить аппараты жизнеобеспечения… Родственников у нее, кажется, нет, не нашли, во всяком случае… Мне очень жаль…
– Но… ведь смерть мозга еще не наступила! Она дышит! Значит, есть надежда…
– Увы, надежды нет. Вы же медик, вы должны это понимать.
– Когда?
– Завтра.
– Еще неделя.
– Это не имеет смысла.
– Еще неделя, я прошу…
– Ничего не изменится.
– Неделю, я прошу только неделю!
Профессор на той стороне помолчал.
– На что вы надеетесь?
– На чудо…
– Полковник…
– Вы же знаете, такое бывает: пациенты, лежавшие в коме годами, вдруг приходят в себя. В моей практике было несколько невероятных случаев выздоровления, противоречащих, кажется, всем законам природы!
– Да, бывает. Но это лотерея: один случай на миллион! У нас нет времени!
– Поэтому я прошу всего неделю.
– Но я не могу решить это самостоятельно. А вы, простите, даже не родственник.
– Мне подключить вашего министра? Или начальника медслужбы вооруженных сил?
Профессор вздохнул.
– Зачем же так? Вы знаете, я вам сочувствую…
Да, профессор сочувствовал.
– Мы оставим ее в палате еще на… пять дней.
– Спасибо, профессор!
Он – ведущий хирург кубинской медицинской бригады[6] на Гаити, член партии, женат, ему пятьдесят три, он белый. Она медсестра. Ей двадцать пять, не замужем, и она черная. Две не самые близкие галактики столкнулись и – бум! Большой взрыв. Кто-то написал донос в Гавану, и вскоре Клаудию отозвали. Полковник потребовал отпуск, когда узнал, что в Гаване она слегла. Начальство было недовольно, но отказать ему не решилось: за пять лет в аду он только три раза побывал дома. Когда он прилетел, Клаудия уже лежала в коме. И сразу затаскали его по начальству с объяснениями. А теперь еще и на самый верх вызвали к генералу. Старый друг Хорхе принял полковника в служебном кабинете.
– Что с тобой?
– Я в порядке, – сказал полковник.
– Знаю, там тяжело, как на войне[7]… А когда каждый день видишь несчастье, боль, по-особому начинаешь ценить жизнь… я все это понимаю… – старый друг вертел в руке зажигалку и смотрелся в полированную крышку стола. – Но… все это слишком далеко зашло. Ты офицер, член партии… В общем, это нужно прекратить.