Лицо закрывала книжка Алексея Константиновича Толстого – первый том собрания сочинений. Видать, Сергеев почувствовал близкий конец и взял-таки в руки свой любимый томик – попытался хоть что-нибудь разобрать на страницах. Или просто водил пальцами по шершавой бумаге, слушал живой, манящий шелест. Может быть, вдыхал в последний раз их запах.
Ерошка всё ещё верил не до конца. Зажимая нос, он приблизился к Сергею Сергеевичу, окликнул тихонько. Потом взял двумя пальцами томик Толстого за переплёт, потянул. Книжка оказалась у него в руке, а один пропитанный коричневым лист легко отделился и остался на лице покойника, прилипший.
Мальчик невольно прочёл строки поплывших от трупной влаги букв:
Бор сосновый в стране одинокой стоит;
В нём ручей меж деревьев бежит и журчит.
Я люблю тот ручей, я люблю ту страну,
Я люблю в том лесу вспоминать старину.
Сергеев долго мерил прихрамывающим шагом расстояние вдоль церковной изгороди, мерно постукивал наконечником трости по бугристому асфальту. Село было сонное в тот субботний августовский полдень. На улице Толстого – почти никого. Редкий местный, проходя мимо, искоса поглядывал на сухого, подтянутого, гладко выбритого старика с коротким сивым ёжиком волос, щегольской бамбуковой тростью и в светло-бежевом клетчатом пиджаке.
Кузьма всё не ехал. Минут пятнадцать уж как запаздывал.
– Никифор Ильич! – В дверях церкви показалась улыбчивая свечница, она же уборщица и на все руки батюшке помощница. Сергеев давно был с ней знаком, но никогда не знал, как её звать.
– О-о-о-о-о, сколько лет сколько зим, матушка! – изобразил Сергеев радость от неожиданной встречи.
– Здравствуйте-здравствуйте, дорогой! – Женщина спустилась с крыльца – почти сбежала, слишком резво для своих немолодых лет. – А что это вы за околицей маетесь, к нам не заходите?
Не дожидаясь повторного приглашения, Никифор вошёл в незапертую калитку.
– Такое несчастье, такое несчастье! – запричитала свечница, разом поменявшись в лице. – Так жаль Сергея Сергеевича, царство ему небесное и вечный покой…
Сергеев вздохнул, помолчал, сдвинув брови в сумбурных раздумьях.
– Тяжеловато ему было в последнее время, – сказал он. – Не хотел он на пенсию уходить, никак не хотел. Всю жизнь в самой гуще народного просвещения, а тут – раз, и обрубили. Уходи, мол, на покой. А чего ему на пенсии делать-то? Внуков нет, детей нет. Даже огородика – и того нету…