Он видел ее мельком, когда явился сюда в самый первый раз. Наверняка это она сейчас гремела плошками на кухне!
Обычаев и вечерних распорядков Шмидта Крягу конечно же не знал, но что, если помощница войдет сюда позвать хозяина ужинать?!
Струи пота стекали со лба, потрясенный Крягу встал с колен и тут только понял, как тяжело ему дается каждый шаг!
Подойдя вплотную к двери, которая вела в покои, он прислушался. Действительно, из глубины дома порою доносились шаги и другие звуки. Крягу осмотрел замок и немного успокоился: в него был вставлен ключ, и дверь была заперта. Видимо Шмидт не терпел, чтобы в рабочие часы его внезапно прерывали.
Впрочем, облегчение продлилось недолго. Следующая мысль сразила молнией пытавшийся восстановить ясность рассудок! Что если Крягу был не последним посетителем художника на сегодняшний вечер?! С учетом всех его злоключений уже минуло больше часа, а вдруг кому-то было назначено явиться сюда в семь вечера?!
В ужасе кинулся Крягу к входной двери и обнаружил, что она была все это время приоткрыта! Он завалился внутрь после тщетных поисков по базару в полном смятении, и сам Шмидт тоже позабыл задвинуть засов! В любую секунду происходившей здесь борьбы и последовавшей смерти художника с улицы мог зайти кто угодно!
От страха лязгая зубами, со второй попытки Крягу задвинул засов. Затем, обхватив голову руками, попятился вглубь мастерской.
Едва он попытался перевести дух, как в дверь снаружи постучали! Крягу прошибло ледяным потом, он перестал дышать и уставился на дверь.
Стук повторился, и чуть погодя дверь пару раз подергали за ручку. Очевидно, что явился посетитель, однако прямо в сию минуту Крягу был в относительной безопасности. Вопрос заключался только в том, насколько настойчивым окажется пришедший и не пойдет ли справиться о Шмидте прямо в дом?!
Лихорадочно соображая, что ему делать в том случае, если посетитель отправится к главному входу и попытает счастья достучаться до Шмидта через прислугу, Крягу ощущал лишь полное бессилие что-либо предпринять. В эти мгновения он понимал, что целиком предназначен своей судьбе, и вся его философская высокопарность и бравада ничтожны и не значат ровным счетом ничего!
Оставалась одна надежда на то, что прислуге было строго-настрого запрещено беспокоить Шмидта во время его работы в мастерской.