– Это должно быть, прославленный менестрель Гуик, – заметила Флагения, нехотя позвякивая стравленным голоском в такт, отдаленным мелодиям. Получалось недурно.
– Бьюсь об заклад, уже доходит до своих излюбленных каденций, – подхватив, подметил Сибульт, хотя понимал, что ему приятнее скорее его классические продубленные летами мелодии, чем те подчистую площадные новшества, что он привез из Зиля. Возраст вновь подкосил его открытость новому.
Наконец их неспешные поравнявшиеся размеренные шаги по бурому погашающему звуки ковру, встали, возле выпуклого барельефа, сражающихся с мифологической вытянутой шестилапой тварью эльфов ставней, отделяющих их с чадом гомона пира. Два лощенных до блеска румянца в щеках лакея в ухоженных алых ливреях под белую рубчатую рубашку с пышными, раструбами манжет, окаймленных золотистой тесьмой, вооруженных разве что шандалами, куртуазно ждали их легкого мановение или хотя бы намека лицевых мышц, дабы отворить створы в недра рокотавшего гульбища.
– Крайне уповаю, что мы не конечные, – цежено, выдохнул король, ловя неопределенный взор жены, обделяя вниманием лакея, с завитыми светлыми волосами, которых он постоянно слабо уловимо сдувал, в надежде не пропустить из-за курчавых шор приказ.
– Я королева. Меня положено ждать! – пылко заявила она с оттенком контральто, павой приосанившись, подобрав губы. Но тут же сменив оттенок непогоды, прикрасила вспылившую интонацию, в уклон значительно приятного ласкающего бриза. – Тем паче, я заверена, мы не замыкаем тех, кто был приглашен.
– Кто же посмеет опоздать, выказав такое беспардонное дерзновение? – истово вознегодовал Сибульт, выпучив округлившиеся очи, дернув желваками.
– Есть, кое-кто на примете… – игриво произнесла королева, ерзнув тонким языком по краю губы, и, не договаривая, двинула перебором пальцев по воздуху, и участливые лакеи, наизготовку облизывающиеся гроздьями капель испарины от гнетущего ожидание, цепко ухватив кольца створ, подобострастно опустив чела, потянули изукрашенные выпуклыми картинами воротины на себя, выпуская возобладавший гул наружу.
Огромный простирающийся сводчатый зал с реющими от квелого сквозняка стягами знамен и рукотворно расписанным потолком меж жил нервюр, включая три сложенных массивов столов, под завязку нагруженных, тесно стоящими, пленяющие воображение, и напирающие друг на друга яства, что, буквально оробевши, ломившись трепетали ногами, набросился на них своей сорвавшейся с привязи какофонией. И все от натиска осатаневших в кураже гостей, бесцеремонно опустошающих кубки, да проливая на узорчато расписные в полоски скатерти вино. Высокие потолки, подпираемые мраморными колоннами, стяжали отголоски и развеивали вопли гвалта взбеленившегося пиршества, под вкрапленные под углы ребер настенные картины эльфийского взгляда на древнюю провинцию Мирадении, преимущественно в ярких красках, заката и отблеском капель на листве, что замыкала идиллический пейзаж. В сердце же зала, на мозаичном карамельно-ванильном полу, надрывая струны, обтекающей ручьями пота, бард – Гуик, как и было предсказано Сибультом, на потеху сластолюбивой гудевшей толпе, довершал свою новую песню, и, увы, его серенады давно сгинули под гомоном, и ошалелыми криками обезумевшей вне призора властителей свиты. Примечательно, что достопочтенные, благопристойные леди, да чопорные порой донельзя господа, давно скинули внешнее кандалы напускного приличия, а одна из дам высшего света, едва не стянув платья до бедер, обливала свое восковое лоно алым вином, вынуждая одно из графов вылакивать остатки из её ложбинки меж налитых грудей, под её задорный визгливый хохот.