На почтенном месте короля в ложе свиты, как раз восседал заграбаставший правильные черты матери и зеленые очи отца, наследник короны – Симал. И, не сильно утруждая себя формальностями, распустив узловые родовые обязательства, держал на месте королевы прислугу, которая перешла стадию сконфуженной вычурами крестьянки, и давно взахлеб потребляла вино, которое ей активно подливал нерадивый к церемониалу положения, и не знавший меру утехам принц.
Стоило первой леди минуя налипшие на круглый лоб витые локоны, с противоположного стола заметить воровато приближающуюся нежданно выросшую в почитай беззвучно ввиду их галдеж отворенном проходе августейшую чету, как мадмуазель тотчас расторопно выплеснула бокал в лицо своему воркующему её на ухо кавалеру, который так ретиво бороздил шаловливой рукой под столом, старательно стараясь дотянуться до её кружевных чулок. Изумленный до немоты вольной выходкой герцог, вытаращивший очумелые очи, сжигающие кураж, хотел было отвесить ей ответную оплеуху, но его опрометчивая парирующая проделка, оборвалась на излёте, когда тот испод нахмуренных бровей, мельком взглянул в сторону, куда судорожно указала колготная белеющая до полотна спутница, телесно прижавшая к себе его негодование. Его свежо мокрый парик тот час, мочалкой спал, и он, отмыкая свои торчащие стружкой и немытые волосы с чарующе мягких боков от издыхающего бюста пассии, вознамерился показать свое расположение первым. Он был не стар, не млад, отчего пребывал все ещё в надлежащей форме. И его громогласный глас, и чинно поднятый фужер, не смотря на более темные бирюзовые пятна на его окропленном вином дублете с запятнанными кружевами рубахи, да ещё не высохшее от бусин капель сведенное оторопью лицо, никого не смутили.
– Да здравствует Король и Королева Майзы!
Всей возобладавшей над тишиной праздный сластолюбивый гул, как украденный стих. Разносящие слабый привкус гари при дне паникадило, что казалась, уже раззадорено раскачивается от повисшего в зале лепета, умиротворилась, и змеящиеся огни свеч, замерли в устойчивом положении, слегка чадя потолок в одной точке, как и раньше слезоточиво отпуская редкие капли, разбивающиеся об плитку пола уже с явным эхом хлюпа, точно от капели. Не сговариваясь, каждый из давеча бесцеремонно гомонящих, стрелой вскакивал, порой без стеснений роняя сидевших на коленях токмо заливающихся раскрепощённым хохотом ороговевших дам, или на оборот, ударяя теменем графов, которые казалось, потеряли последние задатки благопристойностей. Оловянный на коченевшие члены Симал, жидко спав с кресла, умыкнув за собой напоенную избранницу, закатав посиневшую губу, выказал напускное уважение, поклонившись, а его посоловевшая прислуга в домотканом сарафане, которая держалась на тонких ногах из последних сил, была подхвачена им за локоть, при первых поползновениях окончательно растелиться на полу с натянутой шальной ухмылкой. Осунувшаяся стушеванная графиня, что только, что недвусмысленно предлагала лакать с неё остатки капель вина, скрыла свой срам, и бледная как смерть чувствую кол в гортани, чумной выпучив глаза с замиранием сердца, лихорадочно ждала реакции ворвавшихся как не званых… правителей. Один единственный менестрель Гуик, что в своих узких посконно шитых шоссах, на арлекинскую мурыженную мипарти, не выпускал лютни, мерещился самым приличным в стойле упавших нравов. И, сняв свой точно жухлый, некогда ярко-красный колпак, выказал предельно учтивую милость, своим покровителям, кои призывали его на пир, а не на балаган площадного трактира, в котором он по случайности имел место оказаться “вновь”, разве, что с более приятным окружением стен и сводов с буколическими картинами истекших в лету веков.