Я помню как завидовал тогда коту, который также, как всегда, мило спал, высокомерно ухмылялся нам в лицо и больше чем обычно ел. Отныне ему одному принадлежали все самые укромные места в квартире, самые мягкие подушки и покрывала и никакое больше конкурирующей породы существо не могло отогнать его от миски с кормом. А мы – его верные слуги, самым подобающим образом ухаживали за его величеством.
В отличие от кота жена моя продолжала скорбить и все неистовее изводила себя мыслью о виновности в смерти собаки. Я не мог оставаться безучастным и против своей воли мучил себя одинаково с нею мрачными размышлениями о смерти, о причинности ее и следствии, и тяжесть утраты скоро окончательно завладело всеми моими мыслями, а заодно и чувствами. С каждым днем наши лица становились мрачнее, боль утраты казалась все более невыносимой и вполне очевидным фактом стало осознание для нас безысходности скорби, грубо схватившей наши жизни в тиски и не разжимая хватки, колечащей наши беспомощные души.
Я уверенно могу сказать, что в те, непростые для нас дни, оба мы ясно осознавали, что дальше так продолжаться не может и было необходимо как можно скорее придумать, как разжать эти безжалостные тиски скорби и снова начать жить как прежде. И по этой причине нам особенно тяжело было признать, что мы, оба?, будто намеренно бездействуем, как если бы вдоволь хотели насладиться страданием и в то же время упорно надеясь, что все разрешится без нашего прямого
участия.
Предполагаю, что в психологии есть нашему поведению особенное место. Возможно есть и диагноз. Возможно определяет его звонкий медицинский термин на латыни. Возможно все так. Но лично я тогда полностью отдавал отчет каждому своему шагу и каждому слову, которые в силу усиленных троекратно переживаний словно иначе осуществлялись. Как будто каждое мое действие, каждая мысль были наделены каким-то глубоким смыслом и требовали к себе особенного внимания и исключительной подготовки. И даже в таких условиях жизни, когда разум, казалось особенно должен быть щепетилен в выборе реакций на раздражители, чтобы не навредить мне, а угодить, я предпочитал ничего не делать, мучиться и ждать развязки. Другое дело – жена. Характер у нее оказался крепче, смекалка – гибче, одна, правда, проницательность ее подкачала, но это выяснилось мною позднее.