– Ну как? – Он прошёлся в них туда-сюда.
Мама лишь кивнула в ответ. Продавщица нагнулась пощупать, не тесно ли в носке.
– Пошевелите пальцами. Великоваты, особенно в ширину, – сказала она. – Это точно ваш размер?
– Точно, – уверенно ответил папа. – С шестнадцати лет. Они вполне удобные. Беру.
«Интересно, – подумал я тогда, – через четыре года мои ноги тоже перестанут расти? Было бы хорошо – они уже до смешного громадные».
– По-моему, у некоторых марок все модели слегка велики, – пожав плечами, заметила мама.
Я знал: дело не в этом. А в том, что папа потихоньку таял и отказывался это признавать. Его становилось всё меньше и меньше. Я не очень понимал, куда он девается. Он неудержимо худел. Это было заметно, к примеру, по его руке. Обручальное кольцо переехало с безымянного пальца на средний, а потом и на большой – тот всё ещё был помясистей. Наведавшись в сарай, что стоит у нас в саду, мы с папой уже прокололи дополнительную дырку в его ремне. Он продемонстрировал мне, как это делается. А потом показал всё, что там хранилось, будто экскурсовод в музее. Где он держит гвозди и шурупы («Всё всегда должно лежать на своих местах, Пелле, тогда ты сможешь легко найти то, что нужно. Порядок упрощает жизнь. Смотри, шурупы к шурупам. Все черные гвозди здесь, а те мелкие – там».) Где лежит дрель. Где молотки. Где стоят разные виды клея. Папа научил меня сверлить дырки и забивать гвозди. Показал, как работает ватерпас, как добиться того, чтобы пузырёк находился ровно посередине и почему это важно (иначе мои стеклянные шарики скатятся с полки).
Он везде налепил этикетки. «Отвёртки», «Шестигранные ключи 1,5–6,0 мм», «Свёрла по дереву», «Свёрла по бетону», «Ручная пила», «Торцевые ключи 2–8 мм». Ниже – «Торцевые ключи 9–16 мм», «Газовый ключ». Весь сарай был увешан бумажками, исписанными характерным папиным почерком. Я же сказал: точно как в музее.
Такими же буквами было выведено «Привет, Пелле!» в записке.
Я принюхался. От коробки слабо веяло запахом кожи, мыла и бумаги. Все записки были заклеены кусочками прозрачного скотча. И все пронумерованы, как в лото.
Сегодня утром мама позвала меня к себе на кухню. Она сидела на розовом стуле-муравье за обеденным столом из белёного дерева. Одной рукой она стряхивала пепел с сигареты. Другая лежала на обувной коробке. Мне вдруг впервые бросилось в глаза, какими морщинистыми стали мамины руки, – словно старая мятая бумага. Сквозь грязное оконное стекло прямо ей на голову падал луч зимнего солнца. За последний год мама сильно поседела. Волосы будто один за другим скинули с себя коричневую оболочку. Парень из моего класса, по прозвищу Тычок, недавно брякнул, что на вид ей лет шестьдесят, не меньше. Но ей всего сорок один. Тычок вечно порет всякую чушь, а потом припечатывает её тычком в плечо, вроде как ставит точку в конце предложения. «Эй, Пелле, здорово», – и тык в плечо. Вообще-то у Тычка есть имя – Карл. Но никто его по имени не зовёт, разве что бабушка, родители и школьные учителя.