– Я вернусь, взгляну, может, мы там что полезное забыли взять, – сказал Рэймонд, когда они закончили. – По всей видимости, я сюда наведался в последний раз.
– Мне очень есть хочется. И я весь промерз, – пожаловался Уэсли и стал похлопывать руками.
– Да ладно тебе, как-нибудь переживешь, – ответил Рэймонд, поднял задний откидной борт грузовичка и тут же зашагал обратно, пока парень не опомнился и не увязался за ним.
Вернувшись к карьеру, он включил фонарик и не спеша вновь прошел по постройкам, откидывая ногами мусор и всякий хлам, заглядывая в чуланы и кладовки, выдвигая ящики столов. Под какой-то старой газетой он нашел отвертку, наполовину использованную книжку квитанций и металлическое ведро с толстым дном. Завершив осмотр, он сел на разбитое крыльцо и разложил на земле находки. Ему не хотелось возвращаться к машине, не решив, что делать дальше.
Когда летом они впервые завели разговор о ее беременности, Глория попросила его подумать о том, чтобы вернуться с ней в Ванкувер и жить там вместе, как все нормальные семьи. От такой перспективы он сразу наотрез отказался. Его пугала сама мысль о возвращении к обычной городской жизни. Ферма была для него святилищем, смыслом его существования. Но все дело в том, что он и в Небесной не хотел жить вместе с ней. Он даже представить не мог, как они втроем всю зиму напролет будут тесниться в его жалкой избушке и делать вид, что выдают себя совсем не за тех, кем были на самом деле. Так жили его родители – постоянно чем-то жертвуя, с чем-то смиряясь. Эта жизнь все время действовала им на нервы, разбивала сердце, надрывала душу. Нет, к такой жизни он совершенно не стремился.
Другой возможностью для него был побег. Полный отрыв еще до того, как ребенок впервые наполнит легкие воздухом. Чтоб никогда его не видеть. Никогда его не касаться. Чтоб имени его не знать. Чтоб он просто растворился в небытии, дематериализовался. Он мог ссадить Уэсли у Фермы и доехать до шоссе в одиночестве. Он мог найти какую-нибудь разношерстную команду в другом унылом городе и начать создавать что-то наподобие Небесной Фермы заново, с самого начала.
Но проблема заключалась в том, что, о чем бы он ни думал, Рэймонд снова и снова приходил к одному и тому же выводу. Независимо от того, возьмет он на себя ответственность или откажется от нее, ребенок все равно появится, и он никак не сможет об этом не узнать. И уже в скором времени это дитя станет настоящим, мыслящим, духовным существом, точно таким же, как он сам, и будет сильно на него обижено. Оно будет судить о том, есть ли он в его жизни или нет, о его любви или ее отсутствии, будет спрашивать себя, чем оно заслужило такого отца. При этом Рэймонда больше всего ужасало, что в итоге это дитя станет испытывать из-за него более или менее сильную боль. Настанет день, и оно будет его ненавидеть, или беспокоиться о нем, или ощутит потребность отпустить ему грехи. Время нельзя повернуть вспять. Часы не могут идти против часовой стрелки. История их семьи уже началась.