Он поймал себя на том, что мурлычет мотив песни, которую сегодня слышал по радио. Женский голос напомнил ему о пении, доносившемся до него этим утром в Небесной, – громком, слегка фальшивившем, но звучавшем непреклонно. Оно непроизвольно вызвало в памяти голос матери.
Воспоминания о ней были туманными: ощущение щекотки, когда он прижимался щекой к маминому шерстяному свитеру; вздутые вены на тыльной стороне ее загорелых рук; запах ее волос, когда она, подражая лошадке, скакала по лужайке, а он висел у нее за спиной, уцепившись за косу. У нее была гитара, а ни одна из матерей его друзей даже представить себе не могла, что можно выступать перед людьми, не то чтобы отважиться на это. А мама играла для него. Ее музыка еще жила в нем – теплая и живая, она еще в нем трепетала.
До его рождения родители Рэймонда яростно критиковали буржуазную культуру и капитализм, но когда ребенок появился на свет, отец стал говорить, что им нужно приличное жилье. Чарльз Брайн с семьей переехал из однокомнатной квартиры в восточной части Ванкувера в гараж, стоявший рядом с роскошным каменным особняком, где он получил работу смотрителя и садовника. Именно там Рэймонд встретился с Дорис (отцу которой принадлежала усадьба), и, хотя они ходили в разные школы – Дорис в частную на берегу океана, а Рэймонд в государственную, где училось много трудных подростков, – все свободное время они проводили вместе, бродили по территории, строили крепости или играли в карты за кухонным столом.
Если Чарльзу нравилась работа и обретенная семьей стабильность, мать Рэймонда жизнь в имении раздражала. Она считала, что муж попусту растрачивает жизнь на всякие, по ее выражению, «фривольности», ухаживая за цветами, аромат которых никто не вдыхает и красоту которых никто не ценит, или косит траву на лужайке, где можно было бы играть в гольф, но никто по этой лужайке не ходит. Она вступила в Социалистическую партию Британской Колумбии и по вечерам обычно где-то пропадала, участвуя в протестах и политических дебатах. Со временем, оставаясь дома по вечерам, она стала себе позволять швыряться в мужа тарелками и бутылками, и однажды Рэймонд порезал пятку об осколок глиняной миски, который она не удосужилась подмести с пола после одной из их разборок. Самым ярким воспоминанием Рэймонда о ней было то, как она зубами вытащила этот черепок, когда он сидел на столе, и при этом ее ничуть не смутил вкус его крови.