И вскоре заварила мамаша из горя кашу. Била на то, что никто не знал, когда рожала. И разила наповал – всегда голосила одно:
– Давно!
Где ни объявись сирота-покойник и денег рой, заводила в повойник вой:
– Катись, суета, от печали вон! Он – мой! Видали, надысь, пузо было с грузом? Милый! Родной!
Входила в родство с пупком да с матерком, а уходила от него – тишком, да с мешком, да со смешком.
Сначала считали – рожала двойню, потом – тройню, потом подсчет кончали многоголосым вопросом о чине:
– Не дали еще медали матери-героине?
А иной раз приятели впопыхах прибегали к ней:
– Живей! Не твой протеже в долгах погряз и уже труп?
Но мамаша на вести без чести машет:
– Отлуп! Мой козел нашел пристанище на кладбище. Спит услада. И другой на вид – надо, бригада подтвердит.
Случалось, сыщик вскопает холмик и от колик – в окрик:
– Злая бабища! Шалость – не на стольник, а на тыщи!
Она тогда провожает крикуна для суда в роддом, раскрывает тетрадь "Прием" и вопрошает о своей вине:
– Закон – на моей стороне!
Он – глядь в тетрадь, а там – срам:
"Лежала. Дрожала. Потеряла одеяло. Не рожала".
И ни дать, ни взять, а вам – по губам за сало, чтоб на зоб не отвисало!
Насобирала немало сынов и трюков мастерица на улов трупов. Не забывала исхитриться и плутовала тонко: лисицей шныряла на огородах – и не обидели, в ров мозгов не выбили, да и справки на ребенка у мерзавки не увидели – ни о родах, ни о гибели.
А к полковнику примчалась в спешке и оплошала: упала не к покойнику, а не мешкая – на чужое добро, и досталась ей от людей не жалость, а насмешка за серебро, и вдвое – под ребро.
5
Забега̀л в квартиру с покойным и известный миру ловкач – предлагал достойный первач.
Угощал честно, а обещал особый деликатес – но чтобы генерал исчез: под бревна, в отвал, но словно бы не умирал.
– Без бумажки, – растолковал, – с ним оттяжка всего, а без него с ней живым веселей.
Плана пьяным не излагал ни за что, но его узнал кое-кто.
Один врач верховодил судьбой, а лечил – нарыв и геморрой. Но на чистом бланке от министра хохмач для разрядки чертил: "Жив" – и без догадки выводил останки в прорыв.
Ловкач приходил к нему как больной и незаметно выносил из кабинета бумаги, а на дому игрой чернил вершил передряги: без пылкой суеты, за бутылкой анисовой, вписывал в листы имена трупаков, а затем, с утра, всем находил и пыл, и договора̀ – и сполна морочил простаков.