– Что? Да как же так? – возмутился Петька совершенно искренне, – В чём вина моя? Разве недостача какая или ещё что?
– Моли Бога, чтобы недостачи не было, – снова вмешался болтливый механизатор.
– Я тебе верю, Петя, – повторил заведующий, глубокомысленно затягиваясь, – И матери твоей обещал.
– Матери? – Петька взвился, будто его ущипнули, – Так вот откуда ноги растут? Ну, мама, не ожидал, – он покосился на своего руководителя с надеждой, – Это значит, я могу домой идти, да?
– Получается, иди, – кивнул тот согласно и выпустил в воздух облако вонючего дыма.
Ещё никогда Петька Рукавица не добегал до своего дома так быстро. Оглушительно стрекотали цикады, перебрехивались соседские собаки, надрывался в тёмных зарослях вечно обиженный на жизнь сыч, но взволнованный несправедливым увольнением парень ничего не слышал.
– Что ж вы такое творите, мама?! – закричал он зычно с самого порога и яростно ввалился в зал, где, лёжа на диване, мать смотрела телевизор.
– Что случилось, Петенька? – вяло отреагировала та, даже не повернувшись.
– Почему меня из ночных сторожей уволили? – Петька подбоченился и стал похож на растерянного, но очень симпатичного ребёнка.
– Скомпрометировала я тебя? – усмехнулась мать с горькой издёвкой, – А ты зачем хорошую девушку компрометируешь? Ночью на машинном дворе встречаетесь. Среди железяк ночуете, не стыдно? Что люди скажут? Что негодяя я родила? Любишь – значит, замуж зови!
– Да кого? Кого замуж звать? – в этом весь недалёкий Петька.
– Маньку Волкову, конечно!
Долго упрашивать Маньку не пришлось: убегать – значит, быстро. Всего пару минут она провела в укромном месте, в кустах, а потом дала дёру. Легко перемахнув через невысокую ограду машинного двора, она бросилась бежать, плутая, словно лиса, почуявшая за собой погоню. Нет, не от людей спасалась лихая пацанка, и не от уголовного дела, которое ей давно светило, и даже не от людских пересудов и злословья – девушка бежала от самой себя и своих нежданно нахлынувших, прорвавших плотину недоверия, ретивых и плохо понятных чувств. И убежать не могла.
Губы горели. Манька провела по ним языком и звонко рассмеялась. Как же это оказывается приятно: целоваться. А какие у Петьки губы!
Размечтавшись, она запуталась в собственных брючинах и растянулась в траве, боднув носом ветвистый куст ароматной полыни. Повинуясь настроению, подниматься Маня не стала, а лишь откатилась в самую гущу бурьяна, разросшегося вдоль тропинки, и притихла там, воодушевлённая и счастливая, вдыхая в себя кружащие голову благовония тёплой июньской ночи.