– Это у меня ничего не вышло! Я думала, вы другой.
– Следи за языком, Долли.
Я швырнула ключ ему в голову.
– Отдайте плату. А потом проваливайте к черту!
Он подошел обратно к столу и достал кошель. Выудил оттуда два фунта и положил на стол, а когда я приблизилась, смахнул блестящие золотые монеты на пол.
Я смотрела, как они катятся. Одна описывала восьмерки у моих ног.
Ничего не стоило бы наклониться и поднять их. Мои карманы стонали от отчаяния, но не моя гордость. Моя душа больше не могла идти на уступки.
С высоко поднятой головой я повернулась и направилась к двери.
Позади раздались шаги Келлса.
– Долли, стой. Прости!
Хватит вранья. Я побежала.
– Подожди, Долли, подожди!
Каблуки загрохотали громче, но я была быстрее. Промчавшись по коридору, я в мгновение ока очутилась у двери.
Бабах! Я распахнула ее.
И тут же замерла.
За порогом стояла мами с Лиззи на руках. Обе заливались слезами.
– Что стряслось?
Ма была бледная, словно собиралась лишиться чувств.
– Они ее забрали.
Я взяла у нее Лиззи.
– Кого забрали, мами?
– Они забрали Китти. Она ударила Николаса косой. Он уволок ее в город, чтобы там выпороть. Утром ее продадут.
Сердце замерло…
– Нет!
– Я еду в город. – Келлс на миг прикрыл глаза. – Посмотрю, что можно сделать.
Его слова эхом отдавались у меня в ушах, но я не могла взглянуть на него, не могла ему больше довериться.
Был лишь один человек, злой человек, который держал все в руках, и это был не терзающийся сомнениями Келлс.
Монтсеррат, 1770. Фальшивая надежда
Дым вился будто веревка, темная и тонкая, скручивался к убегающему облаку. Труба совиного дома плевалась пеплом, как жерло вулкана. Это был знак мне.
Стояла самая жаркая часть года, период роста. Я замерла на одном из полей па, на левой, дурной стороне плантации. Молодые побеги тростника доходили мне до бедер.
Николас хотел, чтобы я знала, где он. Хотел, чтобы я пришла и сдалась на его милость.
Мятежница во мне хотела бушевать и бороться, но как?
Келлса я оставила в городе. Он пошел разговаривать с должностными лицами. Заставил их прекратить пороть Китти, но плеть успела порвать ее тунику. Ярко-зеленая ткань в пальмовых листьях была изодрана, испещрена кровавыми пятнами. Плетка-девятихвостка[24] оставила огромные шрамы.
Китти не посмотрела на меня, но я видела, что один ее глаз заплыл чернотой. Она была полуголая, голова и руки в колодках. Представители Совета, даже те, кто должны были препятствовать злоупотреблениям в отношении рабов, никого к ней не подпускали, особенно цветных, и не давали ее прикрыть.