– У вас тонкий вкус, – Мапа смотрела на актрису с прищуром, отчего ее глаза и впрямь сделались зелеными, как болотные огни.
Абрамова тяжело вздохнула над своей шляпой. Лента того же розового, что и выбранный ею образец обоев, была изорвана.
– Где же это вы так?
– Не поверите. Час назад у вас в огороде.
Актриса поведала о прослушивании, журавле, лопате и розах. Кусты, стало быть, разрослись, подумала Мапа, надо велеть Арсению подстричь. Антоша, значит, сегодня в женское общество угодил. Только вот за рассказ он засел еще вчера…
Всхлипывая, актриса закончила тем, что зонтик воткнула в саженец груши и теперь осталась без роли.
– Послушайте, – влез Бунин. – Вы и правда молоды для жены Серебрякова. На сцене вы бы казались ему прямо внучкой. Куда это годится?
– Иван Алексеевич, и вы теперь драматург? – строго одернула Мапа.
– А вы не согласны?
– Не согласна. Антон Палыч просто не в духе с утра: у нас, как видите, ремонт. Такую актрису не одобрил. А! Вот и Исаак Абрамович.
Вошедший Синани прямо от дверей закланялся, будто попал не в свой магазин, а на чужие именины.
– Мария Павловна, погода хороша! А в Москве дожди, заморозок первый прямо на неделе обещают.
Он представился Софье Федоровне, еще что-то болтая о погоде, и вдруг скис, протянув руку Бунину. Тот замер, поджав губу.
– Что я могу, Иван Алексеевич? Что? Не продал ни экземпляра. Выгодное место дал книге, выгодное, Марья Пална, подтвердите! Но не берут ваш сборник. Хоть режьте.
Глаза Бунина потемнели, словно он и впрямь сейчас выхватит нож. Синани тем временем вытянул книгу у него из рук и запричитал, обращаясь почему-то к Абрамовой:
– Софья Федоровна, судите сами, сигнальный экземпляр, подписанный автором…
То, что даже эта книга не продалась, не стоило и произносить, и всё же, если бы кто-то сказал, выдохнул эту фразу, Бунину было бы больнее, но легче. Теперь, Мапа отметила, у Ивана Алексеевича лицо как на отпевании. С усилием переведя взгляд с разорванной ленты в руках актрисы на бревенчатую дверь, он вышел.
Абрамова спросила цену книги, но Мапа остановила ее.
– Не надо, из жалости сейчас – не надо. Вы вот что: приходите к нам на чай. Ну, скажем, завтра? Дорогу вы знаете, журавля не боитесь, – Мапа прищурилась.
– Нет, снова пробоваться – унизительно.
– Ничего унизительного в том, чтобы вернуться за парижским зонтиком.