Капитан Евсей Кузьмич был очень похож на ее отца. Он был малоразговорчив и суров с виду. Любочка и боялась его, и очень за него переживала.
Однажды, после захлебнувшейся нашей атаки, она перевязывала в окопе легкораненых. В перерывах между очередями немецких пулеметов было слышно, как с нейтральной полосы чей-то немолодой страдающий голос звал:
– Сестра, сестричка, помоги!
Немцы не жалели патронов и лупили из пулеметов на каждый живой звук. Любочке было очень страшно, но она сказала себе: «Ребята сделали свое дело, теперь моя очередь».
Она поползла на слабеющий голос раненого, натыкаясь на убитых, пугаясь их искаженных предсмертной мукой лиц. Тот, кто звал ее, оказался здоровенным мужчиной. У него был распорот штыком живот. Он судорожно пытался вправить обратно выползающие наружу кишки и все звал:
– Сестра, сестричка, помоги!
Любочка огромным усилием воли подавила подступившую к горлу тошноту, перевязала рану, подсунула под потерявшего сознание бойца плащ-палатку и попыталась тащить, но не смогла даже с места его сдвинуть.
А он стонал, бормотал в беспамятстве:
– Доченьки мои, лапушки, бегите к батьке… Батька вам гостинцы привез…
Любочка тоже застонала – от бессилия. Понимая, что солдата ей не вытащить, она решила хоть умереть достойно, встала во весь рост и запела: «Я на подвиг тебя провожала…» Немцы вдруг прекратили огонь, а из наших окопов на ее голос приползли два бойца, помогли унести раненого. Вслед им никто не стрелял.
Капитан, стащив ее за ворот шинели в окоп и больно притиснув лицом к своей груди, прохрипел ей в ухо:
– Говорил же я тебе – подрасти!
От Борьки приходили письма, в которых он ругал ее за то, что она не послушалась его и удрала на фронт, писал, что любит, просил беречь себя. Любочка отвечала, что беспокоиться ему нечего, что она уже ко всему привыкла и ничего не боится. Но это было не так.
Больше всего на свете Любочка боялась оказаться в плену. Недавно из их батальона попала в руки фашистов медсестра. Через день село, где стояли немцы, наши отбили и нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана. Эти нелюди посадили ее на кол. Стоял сильный мороз, и девушка была белая-белая, и волосы все седые… А было ей девятнадцать лет. С тех пор Любочка всегда держала патрон про запас: лучше самой себя жизни лишить, чем пережить такие муки.