Иногда у него останавливался муж Майи. Тому по пути в экспедицию порой приходилось «зависать» на пару дней в столице. Валера называл его Джин, тот сопротивлялся поначалу:
– Я Сергей.
Но Валера был непреклонен. Он подносил зеркало родственнику и, указывая на густую бороду, чёрные выпуклые глаза, бритую голову, кивал:
– Джин! Именно такой Джин вылезает из бутылки.
Постепенно Серёжа смирился и перестал спорить.
А Валерий, проводив того, обязательно отчитывался Майе, как всё прошло, и не забывал хвалить, что нашла она хорошего мужика.
Когда Егор Андреич написал рассказ про Зинаиду, Валера сказал:
– Всё правильно. Я её такой и представлял. Жалость к ней только. И больше ничего.
Потом помолчал и добавил:
– Но если б жива она была и всё открылось раньше, не знаю, как себя повёл бы.
Он нашёл фотографию в телефоне, где всё семейство Майи радостно таращилось в объектив, и взглядом, наполненным нежностью, стал разглядывать снимок.
Я сделала вид, что не заметила слезинки, скатившейся у него по щеке.
По причине того, что в дневниках Зинаиды начисто отсутствовало описание того, каким образом ей удалось выдать труп одного младенца за двойню, утаив жизнеспособность второго ребенка, Егору Андреевичу пришлось применить право на авторский вымысел. Не хотелось думать, что женщина подкупила должностное лицо, поэтому Егор Андреевич решил в книге дать версию халатности. Поразмышляв, он внезапно изменил название главы про Зинаиду. Зачеркнул слово «страх», написал «ложь». Пояснил, что страх – это жизнь Зины, а нашей семьи касается именно ложь. Книга ведь про меня, про мою семью. Я согласилась. Хотя, согласия моего никто и не спрашивал. Просто проинформировал меня автор, вот и всё.
Зина, как ей думалось, родилась только для того, чтобы её обзывали, обижали и смеялись над ней. Почти никогда не слышала она своего красивого русского имени, покорно отзываясь на «Зинку». Когда ей исполнилось тринадцать, она начала вести дневник. Сначала писала немного, шифруясь на тот случай, если кто найдёт. Потом присмотрела в сарае удобное местечко под самой крышей и стала хранить дневники там. Мать, покалечившая ногу, так высоко забраться не могла, а отец утонул на рыбалке, когда Зинке было лет пять. Наверное, только отец её и любил. Нет, не любил, жалел. Ругался на мать, когда та бранила дочь. Он сажал на колено Зинку и говорил: