Чуда не случилось не тогда, не через неделю и даже не через месяц. Николай Феофанович проклял бедную женщину и при каждом удобном случае вымещал свою злость на своих близких. Однажды, немного присмирев, он попросил у Евдоксии взять из сундука один из сарафанов Марфы, и подойти к нему в курятник. Евдоксия так и сделала, а супруг на её глазах, тут же свернул шею старой Чернушке, потом полоснул ножом куриную тушку и стал обильно окроплять куриной кровью одежду. Евдоксия смотрела, молча, держа, дрожащими руками так, чтобы Николаю было удобнее воплощать свой план. Но этого ему показалось не достаточно, и он, как дикий зверь начал рвать на части сарафан, а после под испуганный взгляд супруги, ушел куда-то с этим окровавленным тряпьем, не сказав Евдоксии не слова. Вернулся он только на следующий день, а по селу уже быстро стали распространяться слухи, что якобы Николай Феофанович с сыном нашли останки Марфы в лесу, у самого его края ближе к Смородово, растерзанную дикими животными. Тела никто так и не увидел, только остатки сарафана, вымазанного в крови. Этот сарафан вскоре и похоронили, вместо невестки. Евдоксии только и оставалось удивляться, когда и как её супруг успел все это придумать и воплотить, чтобы отвести от семьи злые разговоры.
Через шесть месяцев в один из обычных дней Николай Феофанович запряг Булана и уехал один в деревню Скоморохово, откуда он вскоре привез сироту по имени Марфа. Собрав всю семью, он сообщил, что теперь это новая жена его сына и тот не смея возражать, вскоре обвенчался на ней, живя дальше своей обычной жизнью.
Самой Марфе всего исполнилось пятнадцать лет, но она уже стала мачехой для восьмилетнего Никиты, шестилетней Фотинии и трехлетней Анфисы. У неё у самой никогда не было толком семьи, не было ни сестер. Своих родителей, Марфа лишилась еще в детстве, когда ей было всего шесть лет. Отца растерзал медведь на охоте, а мать в том же году умерла от лихорадки, забрав на тот свет только что родившегося младенца. Тогда же умер от поноса и её годовалый брат Ваня. После смерти родителей её забрала к себе тетка Авдотья, где жила она, работая от рассвета до заката, не жалуясь на невыносимые условия и скверное отношение к ней. Авдотья имела своих пятерых детей, поэтому Марфа была для неё вроде служанки, которую можно было заставить делать всю работу по хозяйству всего за кусок хлеба и миску похлебки. В семье же Маловых было не лучше, особенно брюзжащий злой свекор, который при удобном случае мог ударить, обругать, на чем свет стоит или заставить стоять ночь на горохе, ради, как ему казалась, усмирения. Её супруг, Спиридон Николаевич, был совершенно к ней холоден и никогда не обращался к ней даже по имени, и если ему что-то было нужно ей сказать, он произносил: " Эй, ты": или: " Пошла туда-то и сделай то-то": и все в таком же духе. Единственным светом в этом доме была Евдоксия, кроткая женщина, её свекровь, которая при случае, помогала ей и почти всегда без слов. У этой женщины были грубые от работы руки, но заботливые и утешающие в трудную минуту. С детьми Марфе было тоже сложно, ведь своих у неё пока не было, а чужие не слушались и доводили её до слез. Особенно самым непослушным был старший из них, Никита. При случае он всегда делал какую-нибудь пакость, например, кидал лягушек в ведро с молоком, которая она приносила, и когда дома начинали его цедить, при виде выпрыгивающего животного из ведра, она визжала от ужаса, а свекор бил её за это по спине, как будто она это сделала нарочно. Жизнь в семье Маловых была не лучше чем у её тети Авдотьи. Единственной отдушиной в жизни Марфы, кроме Евдоксии, была еще и церковь, где проводил службы старенький отец Сергий. Он никогда не отказывался выслушать любую женщину, помочь ей добрым словом, принять правильное решение и дать надежду. Он лечил словом её истерзанную душу, пока, к сожалению, вскоре не почил. А вместо его очень скоро прислали молодого отца Алексия, который не то, что вылечить душу, он и выслушивать не хотел. Все женщины для него были заведомо грешницы и, если одна из них подходила к нему за благословением или советом, он отчитывал её, как неразумное дитя, что те краснели и бледнели одновременно. Каждый раз, не давая им договорить, он выставлял перед собой указательный палец, заставляя тех замолчать, и начинал грозить им геенной огненной, а потом, не прощаясь, разворачивался и уходил, оставляя женщин в полной недоумении. Теперь даже церковь для Марфы была пыткой, и каждый раз, пока отец Алексий читал проповеди, она уходила в себя, в свои мысли, думая для чего она живет.