Марфа была уверена, что они стали появляться после смерти её матери. Возможно, это было связано с тем, что она увидела ту самую белую женщину, а может, это было и раньше… Нет, она не помнила, чтобы видела сущности раньше, не видела до того самого дня!
Марфа глубоко и громко вздохнула от воспоминаний. На постели завозилась Евдоксия, но поворочавшись, она не стала вставать, а продолжила спать. Марфа еще раз посмотрела на сына, как он безмятежно спит. Тепло и радость разлилась в её теле, он был её единственным светом в этой темной, как ночь, жизни.
Посидев так еще немного, Марфа решила тихонечко заняться домашними делами, поставить для начала самовар. Уже вскоре начали вставать и Евдоксия с Фотей. Фотиния стала сметать ссор с пола у порога, пока Марфа ставила чугунок в печь с кашей. Анфиса встала уже вместе с дедом и братом. Сладко потянувшись на полатях, она быстро спустилась на пол, и грациозно, как кошка, прошла к умывальнику.
– Лентяйка растет, все спит, да спит, – ворчала Евдоксия, косясь на внучку.
Анфиса только ухмыльнулась, у неё был сложный характер, никого не слушает и делает всегда, как хочется ей. Всего одиннадцать лет от роду, а она уже перечит всем домашним и даже деда не боялась. То ли дело – Фотиния, в свои четырнадцать, она встает так же рано и сразу бросается на дела: то подметает, то печь истопит, то кашу или щи сварит, то у скотины прибирается, да и деда с бабкой чтит. Хотя свой гонор и она иногда показывает, но все же. Деда она особенно боялась, так как его гнев был силен, а вот Марфу совсем ни во что не ставила. С этим, правда, сама Марфа уже свыклась.
Никита, дождавшись, пока умоется сестра, тоже принялся умываться, отфыркиваясь, как лошадь, стал вытираться своим собственным полотенцем, которое ему подарил дед, а бабка вышила на нем три лошадиных мордочки. Никому трогать это полотенце, кроме Никиты и деда не позволялось. Евдоксии он отдавал сам лично, когда считал, что пора полотенце постирать. И вот, довольный после водных процедур, Никита прошел деловито к столу, сел напротив деда и стал ждать, пока тот возьмет в руки кружку и отхлебнет чая. Евдоксия тут же, как ошпаренная, бежала к столу, чтобы налить в кружку супругу из самовара, потом тихонечко подвигала к Николаю поближе её и отходила от стола на два шага. Николай Феофанович очень важно брал горячую кружку в свои руки и делал громкий свистящий глоток, а после, обязательно громко причмокнув, вытирал один ус рукой, давая понять, что можно теперь и Никите приступать к чаепитию. А в это время Евдоксия как раз уже наливала и внуку чая и снова отходила от стола, ожидая и его реакции. Если Николай скажет ей, чтобы всех звала за стол, значит у него сегодня хорошее настроение, а если так и заставит ждать её у стола – значит плохое. Сегодня он заставил её ждать, не глядя на неё, а только, громко прихлебывая, он иногда брал из блюдечка колотый сахар и грыз его с таким наслаждением, что у Евдоксии скопилась слюна во рту и она громко сглотнула. Николай неодобрительно посмотрел на неё: