Свирепо ткнув рюкзак локтем, он смог сбросить его со спины. Не теряя времени, полез на него, как потерпевший кораблекрушение на спасательный плот. Рюкзак – дело наживное, это он усвоил давно. Ни одна вещь не стоит человеческой жизни. Тараса Бульбу с его маниакальной страстью к своей трубке Артём понимать решительно отказывался. Ноги наконец‑то выпрямились в горизонталь, и с удвоенной энергией он поменялся с рюкзаком местами. Быстро, не вставая, откатился в сторону. Распластавшись как паук, не осмеливаясь перенести вес тела на локти и колени, он с рекордной скоростью дополз, извиваясь, до ближайшего поваленного ствола дерева. Ухватившись за него, подтянулся и оседлал, после чего, наконец, обернулся.
Сзади на поверхности снега расплывалось чёрное водяное пятно. Рюкзака видно не было. «Минус двадцать тысяч, – автоматически подсчитал он. – Со всем содержимым». Опасность, пусть и оказавшаяся не такой большой, как могла показаться (скорее всего, он провалился в заполненный водой овраг, вырытый параллельно насыпи), подействовала на нервы, мягко говоря, возбуждающе. Хорошо, если бы он, погрузившись ещё немного, просто встал на дно. А если бы глубина оврага была метра два?
Эта ситуация обыгрывалась им в уме неоднократно. Копать приходилось в основном в болотистых местах Ленинградской области, там, где к форс‑мажору нужно было быть готовым всегда. Его «коллеги», с которыми он изредка встречался в гостях для «обмена опытом», об опасностях провалиться под лёд или в болотное окошко рассказывали с азартом, красочно расписывая случившееся с ними, так что сторонний человек мог подумать, что любая прогулка «за грибами» в лес непременно должна закончиться под многометровым слоем вонючей жижи или на дне озера. На самом деле каждый понимал: бравада была напускной, все они инстинктивно боялись такой гибели. Боялись оказаться беспомощными перед медленно наступающей смертью, когда тело погружается всё глубже и глубже, пальцы уже не могут удержаться, соскальзывают, и ты уходишь вниз в вонючую холодную кашу из грязи, где невозможно найти опоры. Лицо обращено вверх, остекленевшие от ужаса глаза пытаются захватить как можно больше от ускользающего мира, рот открыт, но от ужаса не можешь даже крикнуть. Тело уже погрузилось, теперь черёд головы. Холодная вода льётся в уши, ноги судорожно пытаются молотить жижу, но еле двигаются, медленно и безнадёжно, как в кошмарном сне, когда убегаешь от неведомого некто по пространствам, выстроенным работающим на бешеных оборотах мозгом. Но это не сон, это жизнь, и она вот‑вот оборвётся. Наконец погружается и лицо. Грязная вода льётся в рот и ноздри, начинаешь захлёбываться. Глаза заливает, тело судорожно дёргается, пытаясь вытолкнуть жидкость из лёгких. Кисть руки, ещё остающаяся на поверхности, судорожно молотит в воздухе, как бы прощаясь с уходящим миром: «Пока‑пока, до свидания, всего доброго! Мой поезд уже вовсю катит на запасной путь». А что потом? Удушье, конвульсии, боль; интересно, какая именно? Сильная или слабая? Кто может это описать кроме утопавших, которым подфартило быть спасёнными? Сердце трепыхается всё слабее и слабее, мозг функционирует с удесятерённой скоростью, прогоняя по нейронам потоки паники, ужаса, сожаления. И раскаяния. Да, может быть, и раскаяния. Если боль всё‑таки уходит, покидая тело вместе с жизнью.