Напрасно! В голове зашумело от страха, и попытки освободиться приобрели оттенок конвульсий. Сознание начало меркнуть, но она все еще упрямо сжимала рот, хотя легкие превратилась в раскаленные болью мешки.
Лицо Анеты, размазанное по всей водной оболочке над головой, накрыло Фро, и губы сестры прошептали мягко, но внушительно:
– Сними её, Фро, сейчас же!
Она хочет, чтобы Фро разделась…
Конечно, Нета, это глупо – купаться в одежде…
Ефроксия сбросила бретельки с плеч и рванула ненавистную ткань руками. Больше она ничего не помнила. Сознание вернулось к ней позже, когда Фро, обхватив все то же бревно всеми конечностями, жадно вдыхала такой сладкий, упоительный воздух. Теперь она не торопилась покинуть свою, чудесным образом обретенную, пристань. Девушка пролежала на бревне вечность, пока не почувствовала себя способной к передвижению.
Фро ступала осторожно. Вцепившись в вербные ветки намертво, подтянула тело. И, лишь почувствовав под ногами твердую землю, взглянула в ненавистную воду под собой.
– Что, драгоценная моя? – спросила она сама себя, подавляя рвущийся из груди истерический смех. – Не хочешь попробовать ещё раз? Бог троицу любит.
Несмотря на свои слова, Фро с остервенением продиралась сквозь кусты вглубь острова. Сейчас никакая сила не заставила бы девушку ступить в воду ещё раз. Ефроксия нашла небольшую полянку, заросшую сочной травой и духмяными цветами. Она отдохнет здесь самую малость, обсушит волосы, наберется сил, а потто переплывет эту чертову реку снова.
Ведь хочет же она попасть сегодня домой?
Агафоклея Алексеевна слово свое, данное Михаилу в отношении Анеты, не сдержала. И не потому, что вдруг очерствела душою. Закрутилась барыня хозяйственными делами. Дворовые девки солили огурцы в огромных дубовых кадушках. Как же их оставить без присмотра? А потом подошло варенье из малины, томившееся больше суток в русской печи. Сахар был большой редкостью, поэтому Агафоклея Алексеевна готовила ягоды по-старинке, как бабка её и бабка её бабки. Получалось очень душисто и сладко. Изрядно умаявшись домашними хлопотами, барыня изволила откушать чаю и расположилась в гостиной у большого медного самовара.
Скучающий от безделья Мишель присоединился к maman. Они некоторое время прихлебывали ароматный напиток, настоянный на душице, в полном молчании. Потом Михаил поинтересовался: