– Ма-а-а-менька-а… – голос Анеты начал дрожать, – что вы подумали, маменька?
– Мишель, успокой сестру. Я поеду к пруду.
– Не думаешь же, ты, Миша, – сестра металась по гостиной раненой птицей, будто с Фро случилось что-то ужасное?
– Конечно, я так не думаю, Нета. Но maman права. Нужно искать Фро.
– Сетями? – девушка побелела лицом, приближаясь цветом к своему платью.
– Я поеду туда, – Михаил решительно направился к двери.
– Уж не думаешь ли ты, что я останусь здесь одна, в полном неведении?
– Тебе лучше остаться.
– Никогда, ни за что!
– Тогда дай мне слово, что не будешь всем мешать, закатывая истерики.
– Миша, Марковы не закатывают истерик, когда речь идет о жизни дорогого им человека.
Брат протянул сестре руку.
– Идем. Я очень беспокоюсь за Фро.
Взошла огромная, красная луна, и небо покрылось мириадами звезд. Надежды не было. Фро исчезла. Пруд избороздили сетями вдоль и поперек, но тела так и не нашли. Потом облазали все прибрежные кусты – ни следочка, напоминающего о девушке.
Агафоклея Алексеевна осунулась и без того маленьким лицом, становясь похожей на древнюю старуху. На бледном лице Анеты чернели глаза огромными, растерянными провалами. Михаил был мрачен. Они стояли на веранде, а вокруг толпилась их челядь, такая же возбужденная и растерянная. Все смотрели в пугающие, темные глубины ночи, как будто ожидая, что из мрака объявится пропажа.
– Всем спать, – приказала сухо Агафоклея Алексеевна, – продолжим поиски завтра.
Лишь оставшись одна, железная барыня опустилась на стул и уронила голову в ладони, как обыкновенная скорбящая баба.
Прошка набил наливками целую корзину со всей осторожностью, на что ушло немало времени. Конечно, он не собирается все это сразу предоставить барину. Спрячет корзинку в кустах, чтобы не мотаться на лодке через речку туда-сюда, а подаст один графинчик со стаканом – все чин чином. Он даже полотенце с собой прихватил, чтобы повесить на руку, как у человека в ресторации.
Все же, прав Пафнутий – добром это не кончится…
Прохор задумался на мгновение, переставая грести.
– Ну-ка, вертайся, милай! – Манефа махала с берега ему пухленькой ручкой.
Одетая в темный салоп, низенькая, круглая, она напоминала охапку прошлогоднего сена, подгнившую от сырости и оттого черную и рыхлую. Да она и была рыхлой и мягкой. Чего нельзя было сказать о её характере. Уж Александр Львович-то прекрасно знал, кого послать к непутевому сыну. Её природная въедливость начала проявляться сразу же, как только Пронька причалил лодку к берегу.