– И что это, ты, голуба, там спроворил? – баба сунула свой мясистый нос в корзину под прикрытое полотенце. – Так, друг сердешный, решил Гришеньку в гроб вогнать? Тащи все обратно!
– Нешто возможно барину сопротивляться, – ворчал Прохор, спускаясь обратно в погреб.
Хоть он и ворчал, а все же был рад старой чертовке. Уж она-то сладит с Григорием Александровичем, всенепременно.
Он втащил бабу в лодку. Старуха ойкала и хваталась за скамейку обеими руками, как только посудина чуть кренилась.
– Пошто потащились в такую даль? – свирепо поинтересовалась Манефа, лишь только почувствовала под ногами твердую землю.
– Барин пожелали уток стрелять.
– Дурень ты, Прошка. Сколь раз говорила, держать Гришеньку подальше от ружья, когда он во хмелю.
– Нешто его удержишь…
– Тряпка ты безвольная, – бубнила старуха, семеня вслед за своим провожатым. – Тебе ли в услужении у графа быть? Скажу Александру Львовичу, чтоб отправил тебя на конюшню, навоз возить. Самое тебе там место.
Она ткнулась носом во внезапно застывшую спину мужика.
– Чего стал?
– Нету…
– Чего нету?
– Барина нету. Вот туточки лежал, когда я за наливкой отправился, – глаза холопа испугано метнулись к быстрой воде.
Матерь Божья Всезаступница, спаси и сохрани! Ежели барин в воду полез и потонул? Старый граф на кусочки порежет; месяц будет резать, пока не помрет Прохор лютой смертью.
– Ваша светлость… – тихо вскрикнул Пронька.
Манефа ткнула сомлевшего мужика в бок.
– Ох, дурень, ну и дурень! Смотри – вот следы вглубь зарослей ведут, а не к воде. Пошли.
В самом деле, влажный песчаный грунт хранил свежие вмятины, вселяя надежду. Восприявший духом Прохор помчался по следам в припрыжку, оставив старуху далеко позади.
Манефа тихонько трюхала следом, часто останавливаясь и переводя дух. Её полное тело не любило жару и сейчас обливалось обильными ручьями пота. И мысли суетные наполняли седую голову.
«Хорошо, надоумилась подрядить Пафнутия, топить баню…»
Кучер только что прибыл из имения, и помогал двум девкам таскать снедь в погреб, при этом больше норовя ущипнуть за крутые бока. Манефа враз пресекла этот бедлам.
«О-хо-хо… нет порядка между людишками. За всем глаз да глаз нужен, не то, что раньше. У покойного Льва Афроныча каждый свое место знал и исполнял все справно и чинно. А сейчас – один бедлам…».