Моя мама, Оливия Дэвис, была женщиной, которую можно было бы назвать ничем не примечательной, если бы не её невероятное обаяние. У неё были серые глаза, как небо в пасмурный день, тонкие светлые волосы, вздёрнутый носик и мелкие черты лица, словно вырезанные искусным мастером. Она была невысокой, худенькой, но её хрупкость, её изящная грациозность просто завораживали. Папа часто называл её
«ласточкой» – прозвище, которое идеально отражало её воздушную лёгкость, нежность и способность дарить этому каждому встречному ощущение уюта и тепла. Она была одной из тех редких женщин, чью красоту невозможно описать словами. Её очарование заключалось не во внешности, а в удивительном
умении делать людей рядом с собой лучше, дарить им ощущение покоя и безопасности, словно все переживания растворялись в её присутствии. Она была тихой, но надёжной гаванью для каждого, кто нуждался в защите от собственных бурь, особенно для моего отца. Для неё все люди были прекрасными созданиями, которые не нуждались в исправлении, а лишь в принятии такими, какие они есть.
Мама была моим единственным настоящим другом, невидимой нитью, которая держала нашу семью вместе. Папа, в свою очередь, редко появлялся в нашей жизни, только по острой необходимости. Меня всё устраивало, потому что дом всегда был полон любви и заботы. До того дня, когда мне исполнилось шесть лет и я впервые столкнулся с жестокой реальностью…
1
В нашей семье существовало негласное табу на разговоры о прошлом родителей, как будто одно неверное слово могло разрушить всю нашу нынешнюю жизнь. Всё, что я знал, – это то, что мои родители переехали ещё до моего рождения, и ничего больше. Каждый вопрос, который я задавал, тщательно перенаправлялся в другое русло, мягко, но решительно, под бдительным руководством мамы. Однако с годами мое неутолимое желание вкусить запретный плод правды, заставили её хотя бы немного приоткрыть завесу тайны и рассказать мне о моём деде Генри, о существовании которого я даже не подозревал. Всё, что так или иначе напоминало о близких родственниках отца, воспринималось как угроза его душевному равновесию и безжалостно уничтожалось мамой.
Генри Дэвис, мой дед, которого я никогда не видел, но хорошо знал по рассказам мамы, был поистине выдающимся человеком. Он был богатым плантатором, окружившим себя верными людьми и вложившим средства в прибыльные предприятия. К своим тридцати пяти годам он сумел стать «своим» в высших кругах американского общества. Говоря, что его состояние было огромным, я имею в виду, что он мог бы купить чуть ли не весь