– Нахрена тебе венец? Ты че,
баба?
– Да там, говорят, рубин с кулак
Морица, – подался вперед Эмерик, косясь на лысого жирдяя, который
смачно облизывал пальцы, измазанные в жиру куропаток. – Его продать
можно.
– А с жестянкой что делать
будешь?
– А ее Хельге подарю, пусть
порадуется. Она у меня любит наряжаться…
– Для других мужиков, – хохотнул
бородач, допив пиво и пустив смачную отрыжку.
Худое лицо Эмерика перекосила
злоба.
– Она у меня…
Но защитить честь своей возлюбленной
он не успел. Рука в перчатке из железных пластин выдернула
мальчишку из-за стола и потащила за шкирку прочь, к выходу.
Мужчины, внимавшие россказням
Эмерика, не сразу сообразили, что происходит. Затихли, провожая
недоуменными, бараньими взглядами мощную фигуру, закутанную в
черный плащ.
Бородач первым пришёл в себя, и
вскочил с места:
– Эй, милейший, а ты ничего не
попутал?! – Но фигура в черном даже не обернулась, таща скулящего
мальчишку, который, кажется, от страха навалил в штаны, к
выходу.
– Да он нарывается! А ну, стой,
сцука! – прогнусавил бородач и, несмотря на хмель, туманивший
разум, вмиг оказался возле двери, схватил со стола тесак: – Отпусти
парня!
К нему подтянулись жирдяй Мориц и еще
двое рослых детин, убитых пойлом в хлам, но, несмотря на это,
крепко держащих в руках свои металлические зубочистки.
– Уйдите с дороги, – глухо произнес
Райнхард из-под капюшона, закрывающего верхнюю половину лица.
– А то что, вонючий ублюдок?
Расскажешь нам, какой ты крутой? Да мы тебя выпотрошим и нашпигуем
свиными потрохами! Будешь долго вспоминать наше гостеприимство!
Райнхард на оскорбления не
ответил.
– Все-таки нарываешься, сцука! –
выплюнул бородач и с ревом, дающим сигнал к атаке, ринулся на
альха.
Райнхарду потребовалась ровно
секунда, чтобы надавить на слегка затянувшуюся рану на запястье,
пустить себе кровь, почувствовать покалывание и призвать свою
стихию. И еще одна – чтобы направить ее на бородача и тех доходяг,
что ринулись на него. Одно мгновение, за которое можно сделать лишь
вдох, – и всех их припечатало к стене мощным порывом ветра, притом,
с такой силой, что здоровые молодчики лишились чувств, а глиняная
посуда, сложенная в аккуратные стопки за кухонной перегородкой,
повалилась на пол.
Да, Райнхард знал, что ни в коем
случае нельзя вновь призывать ветер. И не только потому, что это
еще больше истончит его связь с потоками и сделает уязвимее,
увеличив терзания проклятого тела, но и потому, что проявление
«уродства», а так в нынешние времена называли использование чар,
каралось смертной казнью. Правители всех пяти королевств были едины
во мнении, что ворожба – это скверна, отравляющая умы слабых и
развращающая веру в единого и непостижимого Альхарда. В того, кто
огнем и мечом на исходе времен вырвал землю из лап чудовищ.