В комнате было темно, бушевавшая за окном гроза быстро утихла, и уже крупные капли дождя перестали стучаться в оконное стекло, как будто отчаявшись достучаться до людских сердец, а может быть, это было и не нужно?
Где грань между взлетом и падением, и какова та весовая единица, перетягивающая чашу несправедливости и бессердечия? А может быть жестокость во имя спасения и оправдана? А может быть это мнимое спасение – самообман, тем более жестокость – это гнусное явление, свойственное только существам, наделенным разумом. Тогда выходит, нас наделяют разумом, чтобы быть жестокими. Это нелепость, но эта нелепость рождается в душах и сердцах, и, тысячекратно умножаясь, уничтожает все на своем пути, все живое, включая наш разум и нас самих. Но пока мы живы, пока существует разум – в наших силах остановить все чуждое жизни…
В комнате, где спали двое, было темно и тихо. Казалось, время остановилось для них, но это было не так. Души их неслись в водовороте дней и событий по уготованному им пути к своей неизбежности, остановить которую было уже невозможно.
…Проснулся я от холода. От неудобной позы мышцы мои застыли и потеряли чувствительность. Открыв глаза, я несколько минут смотрел перед собой через ветровое стекло в темноту, не понимая, где я, почему мерзну один в машине, и за каким чертом меня вообще занесло сюда. Постепенно память стала возвращаться, и вскоре я уже вспомнил все подробности предыдущего дня. Поерзав на сиденье и прогнув вперед спину, я нашел новое положение своему телу, после чего попытался поработать руками и ногами. Движения вначале давались трудно – руки и ноги были ватными, бесчувственными и плохо слушались. Прошло минут десять, прежде чем я вновь обрел свое нормальное состояние. Дотянувшись рукой до потолочного светильника, я включил свет и взглянул на часы – до рассвета оставалось сорок семь минут. Однако небо уже просветлело, и вырисовывались, едва намечаясь, контуры кустов и деревьев. Из-за плотного тумана, который висел в воздухе матовой пеленой, различались лишь ближние объекты, удаленные не более чем на двадцать метров.
Выйдя из машины, я вдохнул прохладный утренний воздух, насыщенный озоном ночной грозы и запахом сырой земли, и, закинув руки за голову, подставил лицо легкому предрассветному ветерку, который едва-едва трогал мои волосы.