– Знаешь, о чём я подумал, – ухмыльнулся Егор, – а ведь мы с тобой героями скоро станем. У нас на школе мемориальная табличка висит: «Андрей Весёлкин… погиб, исполняя интернациональный долг»… Мы к ней цветы возлагали, слушали, каким этот самый Весёлкин был замечательным, и все как один мечтали сложить буйны головы «за» да «во имя». Вот и пожалуйста – мой черёд. Как только откину коньки, прилепят табличку, мигом забудут, сколько я нервов учителям помотал, и возведут в ранг героя. Как звучит! Егор Ермолин, погиб, защищая…. Напомни, кой мы тут защищали?
– Конституционную законность и попранные права чеченского народа.
– Во-во. Ребятня языки повыворачивает, выговаривая эту муть.
– Не такая уж это и муть.
– Муть. Вся эта война полная тошнотворная муть. Мы за их права под пули, а они нас в колодец да в цепи, да в рабы, а то и ножом по горлу. Гниём здесь за здорово живёшь, а ради чего?! Ради чего, я тебя спрашиваю?! Ради какой такой великой миссии погибают наши пацаны?! А? Ведь расстреляли целую колонну танков, как детей. Как младенцев! И ведь не в первый раз! Ты вот всё твердишь, что иначе нельзя, что – тактика, что – стратегия. Так объясни мне, эт какому ж военному гению приходит навязчивая мысль бросить танки в уличные бои! А главное, где этот стратег теперь? Расстрелян вместе с Севкой и Мотыгой? Взорван с Лёхой? Сгорел заживо с Русилом? А может с нами гниёт? Нет? А где же тогда он? Где?
– Брось, Егор, на войне как на войне. Здесь у каждого своя правда, потому нет ни правых, ни виноватых. Все грешны, все убивают. А как иначе. Или ты, или тебя. А что по вине штабных генералов пацаны впустую гибнут, так то не новость.
– Вот если б не ты меня из горящего танка вытащил, разукрасил бы твою невозмутимую физиономию от души.
Илья разломил лепёшку и протянул половину Егору:
– Не кипятись. Какой смысл?
– А без смысла. Просто дал бы в морду – и все дела. Что б святого из себя не изображал…. Понять я тебя не могу, Илюха. Вот вроде свой парень. Не бросишь, не подставишь, спину прикроешь. Вижу, что страха в тебе нет, в бой идёшь, как на работу. Знаю, что и на гражданке не прогнёшься, не сломаешься. Короче, мужик. Уважаю. А вот, как заговоришь, так у меня кулаки чесаться начинают.
– Ну, давай помолчим.
Илья поднялся во весь свой богатырский рост, расправил плечи, упёрся ладонями в холодную земляную стену тюрьмы, запрокинул голову и замер, созерцая кусочек неба. Егор дожевал лепёшку, запил водой. Закопал в землю маленькой импровизированной деревянной лопаточкой, сброшенной тройку недель назад тонкой девичьей рукой вместе с первой партией мази, пропитавшийся чем-то отвратным бинт и уставился в спину друга.