Впервые я обратил внимание на неофициальный монумент как раз в 2016-м, в год, когда стал посещать Донбасс и познакомился с его жителями лично. Потом, в первый день осени 2018-го, целенаправленно пришёл к камню, впервые коснулся его рукой и долго сидел рядом. В начале 2023-го, когда вернулся после долгого отсутствия, увидел, что крайняя дата на камне демонтирована, значит, отныне этот камень стал принадлежать всем тем, кто теперь будет оживать в моей голове, когда смотрю на него. Может быть, даже и мне.
Открытая дата вывела из равновесия. Теперь будто жду, что скажет мне камень. Должен ли ехать снова? Что должно быть в моих руках: фотокамера? оружие? хлеб?
Знаю, на меня смотрит человек из высоких окон. Никогда не видел его, но с некоторых пор безошибочно научился чувствовать на себе сосредоточенный взгляд незримого наблюдателя. Он тоже знает, что я его чувствую. И знает, что я знаю, что он знает. Я могу предположить и некоторые его мысли, неизбежно возникающие при взгляде на лужайку. Например, банальные заботы – опять надо кого-то просить постричь газон, соседу заплатить или нанять фирму, да и ворота от плюща очистить, а то ходим только через калитку. Хотя, с другой стороны, зачем ворота, если гаражом никто уже не пользуется? Уже никто.
Это я понял, глядя на цветы, за которыми ухаживает пожилая женщина с глубокими глазами. Её я тоже никогда не видел. Но так ухаживать за цветами может только мать.
Мужчина, который смотрит в окно, в свою очередь многое знает про меня. И тоже понял это по цветам, которые я втайне от жены дважды в год кладу к подножию камня. Он может понять даты, видит цветы, которые ложатся у камня, может и предположить, почему в этот момент я один. Поэтому он так точно угадывает слова наших препирательств.
И как никто другой, он понимает, что моя жена чувствует, но не может сказать сама себе: часто мы запрещаем себе переживать, отказываем в сочувствии, потому что знаем – пустив в себя сострадание, уже не сможем остаться в стороне.
Она не хочет любить этот камень и эту улицу, боится их полюбить. Не хочет знать про них. Она пытается сказать, что я уже дал всё, что мог, этому камню, тем далёким людям и даже самому себе. Но больше всего она не хочет однажды считать эту улицу своей. Боится, что когда-нибудь, выходя с дочерями с озера, скажет: «Давайте пойдём по папиной улице, а?»