Заросшие цветами деревенские кладбища, простота культовых сооружений, утопающих в садах, вместо печальной и величественной торжественности, принятой на Западе; простая, без малейшего признака таинственности архитектура японских зданий, отсутствие драматизации смерти, лишённой мрачной легенды и авторитарной роли, что является обычным атрибутом в христианстве, – всё это обстоятельства, которые объясняют вторжение призраков в привычную нам вселенную и связь, которую они часто поддерживают с людьми. Когда живые осознают свою ошибку, они разочаровываются, иногда пугаются. Порой и мёртвые отказываются соотносить своё поведение со знакомым обликом, проявляя агрессию. Однако тот ужас, который они внушают, лишён парализующего эффекта, свойственного европейским призракам. В результате встреча со сверхъестественным часто становится для живых просто очередным испытанием, своего рода инициацией, и завершается победой человека над призраком благодаря отваге и прежде всего хитрости.
Но японское воображение не только распахивает двери смерти. Оно подводит основание под концепцию перевоплощения: люди, предназначенные друг другу, после смерти и нового рождения опять находят тех, кого знали в прошлой жизни, в другом месте и в другом времени.
Так рождается своеобразный религиозный колорит, характерный для японских авторов, а вовсе не для западных. Он придаёт специфическую окраску некоторым метаморфозам, которые заметны в «Истории Зелёной ивы», «Смерти дикой утки». Если бы эти чудесные превращения произошли по воле волшебной палочки феи или по прихоти западного чародея, истории всего лишь потревожили бы ум любопытного читателя, как ни странно, добившись успеха. В Японии же они обращаются прямо к сердцу, поскольку в их основе лежит непостижимый закон переселения душ.
Эти рассказы часто имеют трагический финал, описывают душераздирающие разлуки, зато благодаря метаморфозам оставляют героям надежду на то, что в бесконечности, где они теряются, возможно всё. Ничто не является окончательным, история может начаться снова, а время и жизни людей – лишь круг без начала и конца.
Трагедия, слитая с надеждой, – вот мораль, которую Лафкадио Хирн предлагает осознать читателю. Недаром он сам нашёл в Японии умиротворение, которое положило конец его мучениям.