– Ничего себе… Это все очень печально, – произнес я тихо.
Между нами возникла пауза.
От этого откровения мне стало неудобно. Всегда, когда не совсем близкий тебе человек делится с тобой чем-то сокровенным в тебе срабатывает механизм, одновременно тянущий тебя в разные стороны: тебе хочется сохранить тон общения путем поддержки и встречного своего откровения, но в то же время, тебя что-то отталкивает, и это «оно» говорит тебе: «Нет, так не годится, ты не был готов к такому доверию, тебя должны были предупредить».
Тут я решил прервать тишину и сказал:
– Я, знаете, тоже сейчас на таком жизненном этапе. Я же вам сказал, что недавно разошелся с Катей. Постоянно кручу ее в голове. Все время думаю о том, что бы я мог сделать иначе. Мне без нее плохо.
– До сих пор есть чувства?
– Да вот, разбираюсь. Наверное, да. Все между нами стало идти по наклонной, а я не помешал этому, а даже, наоборот, придал всему движение. Никаких измен или предательств, мы просто оба устали, а я закрыл на это глаза.
– Ну ты не унывай главное. У самого по молодости такое было и не раз. Если глубоко внутри себя поймешь, что это не твой человек, то отпусти, дай время для себя, чтобы передохнуть. Займись собой. Съездий куда-нибудь, отвлекись. А если поймешь, что такую же тебе не встретить, то возвращай ее. На словах звучит, конечно, просто, понимаю, но все же… Найти своего человека иногда очень трудно. Этого требует времени. Ну или случайности – как повезет.
То, что я узнал от Дмитрия Львовича не давало мне покоя. Вернувшись после больницы домой, я то и дело возвращался к двум вопросам: почему за все эти годы нашего знакомства Ася не упоминала свою тетю, вторую дочь ее дедушки, и не рассказала мне об уходе своей бабушки целых семнадцать лет назад?
Я был в смятении. Мне безумно хотелось узнать причины ее скрытия, но я понимал, что выяснение отношений между нами будет сейчас абсолютно неуместным шагом. Леша серьезно болен, а тут я – лезу со своими разборками. Я решил отложить этот разговор.
***
Прошло еще пять дней, и Дмитрия Львовича выписали из больницы. За это время я приезжал к нему еще два раза. Встречи проходили быстро. Мы обсуждали какие-то новости и больше не затрагивали личное.
В день его выписки я приехал тоже – помог ему собраться. На своей машине я отвез его до дома, и он пригласил меня на чай. Я не отказался. Его квартира, как и все подобные старые квартиры, была одухотворена жизнью прошлых лет, наполнена отличительными признаками: внешним видом, запахом, звуками. После того как мы разулись, он провел меня в зал – комнату, которую я уже видел, когда забирал его вещи, но в которую не заходил: в тот вечер я смог разглядеть лишь силуэты, освещаемые тусклой коридорной лампочкой. Теперь же, после того, как его рука громко щелкнула выключателем, силуэты залились цветом и я увидел просторную ухоженную комнату: висящий на стене красный ковер с круглым орнаментом по середине и отходящими от него волнообразными узорами, кремовый застекленный сервант с сервизом и курортными сувенирами, толстенький телевизор на столе, довольно большая картина моря в золотистой раме, старенький диван-книжка, круглый пуфик рядом с ним, шкаф и низенький овальный столик с журналами. Все было пыльным. Запах – спертый, нафталиновый. Он убрал журналы, достал из шкафа белую скатерть, постелил ее на столик и отошел на кухню.