– Иван Васильевич милостиво велел надеть это и допустил к себе, – сдержанно добавил Борис, с трудом скрывая неприязнь к варвару.
Посол тут же суетливо нарядился в царское платье.
Ходы, террасы и комнаты, через которые вели посланника к государю, наполнились придворными в золотых парчах.
В Палате, куда его проводили, было душно. Самодержец восседал на троне во всём величии: в драгоценной короне, в дорогом платье, с богатым скипетром в руке. Строгий, спокойный. Молодые дворяне в блестящих, затканных серебром одеждах обступали его со всех сторон; князья, бояре и вельможи тесно сидели кругом на длинных лавках.
Посреди Палаты стояла большая клетка, в которую и втолкнули крымца, как разбойника, захлопнув дверь. Это привело посла в ярость: глаза его стали узки, словно осокой прорезаны; он выхватил нож и бросился на решётку:
– Мой господин, Дивей Мурза[63], начал великое готовленье на Русь войною идти и посылает тебе это утешение: перережь им своё горло!
Забурлило в голове у Грозного, тонкие ноздри задрожали. Возвёл гневные очи на богомерзкого вражонка – живьём бы проглотил!
Царские телохранители немедленно схватили дикаря и отобрали нож.
– Росту – ногой задавишь, а задирается! – люто глядя на басурмана, процедил сквозь зубы Малюта.
– Отдать его палачам! Изрубить собаку на куски! – обрушилось со всех сторон. – Батюшко-государь наш хочет быть с ханом в дружбе и в братстве, а за такие слова непригожие поневоле воевать будет!
Царь же молчал. Лишь в глазах его бушевал огонь. Мановением руки он велел отпустить посланника и проговорил с поразившим всех спокойствием:
– Передай неверному своему господину, что вознёс сатана его гордостью до неба, опустит его за то Бог с высоты в бездну вовеки. А ещё добавь, что Бог за грехи мои дал ему, сатанинскому отродью, власть и возможность быть орудием моего наказания. Но не сомневаюсь в том, что милостью Божьей и благодатью отомщу ему и сделаю его своим вассалом. Скажи, что я сильно желаю этого!
Посла, тотчас взяв за ворот, взашей[64] вытолкали из Палаты. Хотели отобрать пожалованные платье и шапку, но он, смотря исподлобья, по-волчьи, отбивался и не допустил этого.
Иоанн же впал в такую тоску, что в бешенстве рвал на себе бороду и волосы, возглашая:
– О горе мне! Советовали воеводы с великой ратью отправиться на Перекопского