В двенадцать лет сердце Валенсии принадлежало златокудрому и голубоглазому юноше, открытому и простодушному. К пятнадцати годам избранник (разумеется, все такой же красивый) заметно вытянулся, наивный румянец сошел с его щек, обрамленных теперь уже темными локонами. В двадцать он сделался мечтательным, возвышенным аскетом. В двадцать пять обзавелся упрямым, чисто выбритым подбородком и легкой усмешкой, став скорее грубовато-суровым, нежели вкрадчиво-обольстительным. На двадцати пяти годах Валенсия остановилась – в замке она всегда оставалась двадцатипятилетней, что же касается ее героя, то он недавно (совсем недавно) заполучил рыжеватые волосы, кривую улыбку и загадочное прошлое.
Только не подумайте, будто Валенсия убивала своих возлюбленных. Просто с появлением следующего предыдущий как-то сам собой исчезал.
Однако в то судьбоносное утро ключ от Голубого замка куда-то задевался. Жизнь слишком сильно запугала Валенсию, тявкая и наскакивая на нее, подобно взбесившейся собачонке. Ей стукнуло двадцать девять, она была одинока, нежеланна, нелюбима – скромная представительница большого клана старых дев без прошлого и будущего. Оглядываясь назад, она видела лишь беспросветную серость без единого цветного пятнышка. И впереди простиралось все то же. Она была пожухлым листом, прилипшим к замерзшей ветви. Этот миг, когда женщина осознаёт, что ей не для чего жить, что нет ни любви, ни долга, ни цели, ни надежды, имеет горький привкус смерти.
«Но мне придется брести по жизни дальше, потому что я не могу просто взять и остановиться. Возможно, мне суждено жить с этим до восьмидесяти лет, – подумала она почти в панике. – Мы все жуткие долгожители. Меня с души воротит при одной мысли об этом».
Она была рада дождю. В такую погоду не устроят пикник, которым тетя и дядя Веллингтон (их упоминали именно в такой последовательности) вот уже тридцать лет ежегодно отмечали свою помолвку. В последние годы он стал для Валенсии настоящим кошмаром. Она имела несчастье родиться в тот же день, и после рокового двадцатипятилетия каждый в семье считал своим долгом напомнить, что она перевалила сей роковой рубеж.
Пикник она ненавидела всем сердцем, но ей и в голову не приходило протестовать. Казалось, в ее природе нет ничего мятежного. А ведь она точно знала,