Павел раньше обзавёлся семьёй. Жена Мария, родом из Прибалтики, родила ему двоих детей. Я же ещё только зрел и прозревал, не без труда постигая простую житейскую истину: семья – это спасённое детство, спасённое от забвения за счёт того, что сам ты превращаешься в родителя, и возобновляешь всё через себя. Жили они по разным городам Центральной и Западной России. Видеться нам приходилось нечасто.
И чем дальше, тем больше я дорожил встречами, да и мнением брата, причём по самым разным вопросам. Уже сам факт, что мы были разными до такой степени, давал мне возможность посмотреть на вещи под другим углом. Павел никогда не бил себя в грудь. На жизнь, на людей он смотрел спокойно, как бы не очень удивляясь изъянам окружающего мира, которые обычно режут глаза, досаждают. Всё было для него само собой разумеющимся.
Как быть, что делать? Сколько я помнил себя, я всегда жил с этими вопросами в голове. Брат же всегда знал, что делать: как строить, как воспитывать, как стерпеть, когда хочется дать в морду… Своими руками он научился делать практически всё. Вполне понятно, что к интеллигентам, к которым я упрямо не хотел себя относить, он относился с тем же сдержанным удивлением, как и к изъянам мира сего. Он становился военным до мозга костей.
Иногда он пересказывал мне новости из СМИ. В его освещении общая картина выглядела совершенно другой, даже не верилось, что речь идёт о тех же событиях. Стараясь не отставать – и это всё ещё что-то да значило, – я не переставал подсовывать ему современные книги. Интересно было, что он скажет. В этом вопросе его мнение не было для меня законом. Скорее приговором. И сначала это была окружавшая нас русская литература. Но сразу не пошло: сплошная фантастика, и даже не научная, а так, продолжение вечеров на хуторе… Этнография вперемешку с чем-то красочным, но неизлечимым. Формулировки я дорисовывал за Павла, и он с ними соглашался. А когда очередь дошла до нерусских авторов, он забраковал всё в корне, но не за содержание. Фантастики меньше, но в русском пересказе всё выглядит не просто чужим, а корявым, ухо режет, отчего и карикатурность. Так думают обычно те, кто учил языки и был способен читать книги в оригинале. Но он-то откуда всё это взял?
– Всё вроде понятно, знакомо. Но представь, что тебе Гёте или Пушкина читают по-украински, – разубеждал меня Павел в моих пристрастиях. – Мий дятько чэсный без догани, колы ны жартом занэмих, нэбожа змусыв до пошани и кращче выгадать ны мих…