Там, откуда родом страх - страница 2

Шрифт
Интервал


Как ни странно, но я поверил ей сразу и безоговорочно, несмотря на то что она ошиблась в своих диагнозах. На прощание она предложила записаться еще раз к ней на прием, и тогда она постарается найти для меня необходимое лечение, но я уже не слушал ее, я был целиком захвачен неожиданным заявлением. Ведь отсутствие линии жизни на ладони могло означать лишь одно – отсутствие памяти. Я не знал своей родословной и почему-то никогда не пытался выяснить хоть что-то. Знал лишь, что родители матери – крестьяне, умерли до моего рождения, а отца воспитывала тетка, сестра его матери. Что случилось с его родителями, он и сам мог лишь предполагать. Во мне жили отрывочные воспоминания только раннего детства. Горячий песок лета, теплая стоялая вода затона, арбузы под кроватью, потом скупое тепло осеннего солнца и холодная снежная зима. Тогда было чередование времен года и действий, тогда была жизнь. А что же было потом? А вот потом – то и появился этот страх, только жил он тогда в сознании, а не в груди, как теперь. Когда же именно и после чего он появился? Может, когда увидел дворнягу Жучку, обвисшую на короткой привязи с раскроенной головой в том месте, где у нее между глаз было белое пятно, и отца с виновато-растерянной улыбкой, прячущего за спиной топор? Или когда всю ночь слушал плач месячного щенка, выброшенного на мороз и к утру превратившегося в твердый комочек, покрытый нежным мягким мехом? А может, когда услышал петушиный крик курицы, подаренной отцу матерью?

Память уже не выдает светлых картин. Когда же и с чего это началось? Глаза! Да, именно глаза были последней вспышкой воспоминаний. Глаза темно-карие, пристальные, холодные и манящие, глаза моей бабушки. Глаза женщины, воспитавшей моего отца. Значит, ей было что скрывать, и именно во мне она видела угрозу разоблачения. Что же такое скрывалось за ее страхом? Ведь именно страх заставил ее защищаться. Вместо раскаяния она убила память о себе, а нераскаявшийся не имеет права на прощение. Пусть все давно лежат в земле, и прошли десятилетия, заявление гадалки пробудило во мне совесть, а совесть без памяти не живет.

Часть первая

Глава первая

Шел 1912 год. Стоял октябрь. Тайга готовилась к зиме. Трава поблекла и свалялась, низины, поросшие кустарником и лиственными породами деревьев, теряли остатки своей недолгой осенней красоты. Было что-то необъяснимо грустное в этом ритуале природы. Обнажившийся лес стал светлее и просторнее. Ярче стала белизна стволов берез.