Там, откуда родом страх - страница 3

Петр Воронов уже давно перестал замечать, что происходит вокруг него. Все его мысли были заняты домом, женой и сыном. Он не видел их долгих четыре месяца. Все это время он мыл золото на безымянной речушке, в сердце нетронутой тайги. Теперь тяжелый пояс, сшитый из грубой мешковины, набитый золотым песком и мелкими самородками, тяжело давил на бедра, останавливая кровь, и его то и дело приходилось поправлять, а потом растирать занемевшие бока. За время своей старательской работы он сильно отощал и обносился. Щеки ввалились, запавшие глаза потускнели и словно выгорели. Только сильно отросшая, грязная и нечесаная рыжеватая борода немного скрадывала чрезмерную худобу лица. Из протертых носков яловых сапог высовывались грязные портянки. На правом сапоге не было каблука, и старатель припадал на эту ногу, словно хромал, его видавший виды овчинный полушубок был изрядно потрепан и прожжен в нескольких местах. Петр спешил. Одинокая жизнь, тяжелая работа и постоянный страх измотали его. Страх не покидал его с того самого дня, когда он, оставив родных, впервые в полном одиночестве углубился в тайгу. Он шел уже пятый день почти без сна. Видно, нужна крепкая привычка, чтобы спокойно спать под открытым небом. Петр спать боялся. Боялся таежного зверя, боялся лихих людей. Там на прииске он вырыл себе в крутом берегу пещерку и спал в ней, надежно заделав вход щитом из жердей. Здесь укрыться было негде. И ему приходилось всю ночь жечь костер. Выбрав место для ночевки, он набирал хвороста, срубал близстоящий сухостой и клал в костер комлем. Сухое бревно горело неярким, но жарким огнем, и ему оставалось лишь время от времени передвигать ствол, кладя на раскаленные угли новую порцию ствола. Меж тем, зажав меж колен незаряженный дробовик, клевал носом в короткие минуты сна. Патроны давно закончились. Их небольшой запас ушел на охоту. Поскольку запас провизии закончился почти два месяца назад, питаться приходилось тем, что удавалось подстрелить, да еще грибами и ягодами. Снаряжали его на пару месяцев, но вид золота пробудил в нем несвойственную ему алчность, он вошел в такой азарт, что прекратил работу, лишь когда руки перестали выдерживать температуру воды. Теперь в лесу не было ни грибов, ни ягоды. Четыре месяца все было иначе. У него были патроны и запас провизии, и он был полон сил, а главное, с ним не было этого тяжелого пояса. Потому-то он и боялся заснуть, зная, что не услышит ни подкравшегося зверя, ни дурного человека. Он шел с раннего утра без остановок. Солнце перевалилось через середину дня и теперь быстро скатывалось к вершинам деревьев. Предстояла еще одна ночь со страхами и мучительной борьбой со сном. Его опасения усугубляло то обстоятельство, что он приближался к жилью, и встреча с человеком становилась реальностью. О зверье он теперь почти не думал. Для них было достаточно нагулявшей за лето жира дичи. Усталое тело требовало отдыха, натруженные ноги переступали механически, путаясь в полегшей траве. Внезапно его помутневший взор наткнулся на непривычный предмет. Он остановился и тупо уставился на него, пока до его сознания не дошло, что это шалаш. Вернее то, что от него осталось. Шалаш простоял не одно лето. Все, чем он был покрыт, сгнило, остался только остов из толстых жердей. Петр подошел и заглянул внутрь. В груди у него что-то оборвалось и замерло. Под жердями противоположной стороны белели кости скелета, наполовину скрытые полегшей травой и осыпавшейся хвоей. Петр прошел меж жердей к останкам и очистил их от травы и хвои. Вокруг черепа лежали длинные волосы неопределенного цвета, шейные позвонки тоже были присыпаны волосами. Видно, горемыка долго скитался по тайге. Петр внимательно осмотрел все вокруг, но не обнаружил ничего, что сопровождает человека в его скитаниях. Естественным выводом становилась мысль, что человек был убит и ограблен. От этой мысли стало тошно и неуютно. Он вдруг остро почувствовал свою ничтожность и хрупкость своего положения в этом мире. Получалось, что его жизнь, его собственная жизнь вовсе не была его собственностью, ее могли отнять кто угодно и что угодно. Для чего же тогда все эти мучения и страхи? Ведь конец предопределен. Все стремительно уносится в прошлое. Кажется, совсем недавно покинул дом, и возвращение казалось далеким и призрачным, а теперь эта длинная череда однообразных дней в одиночестве – всего лишь умчавшийся в прошлое миг. Там он впервые стал задумываться о смысле всего сущего и понял, что он всего лишь звено в цепочке жизни, что его задача не прервать эту цепочку, а как это будет сделано, не имело ровным счетом никакого значения; проживет он счастливым и богатым или бедным и несчастным. Но ведь отчего-то щемит сердце, когда осознаешь, что с твоим концом все будет продолжаться по-прежнему, что в людях живет стремление к лучшему, живут страсти, желания и живет любовь – это призрачное счастье.