Получилось вполне зловеще. Достаточно для того, чтобы присовокупив собственное изобретательное творчество к письму вилика Гая, разозлить Домициана:
«Благословен тот день и час, когда я отправился в изгнание. Здесь, на Востоке дышится легче, чем в развращенном, полном соблазнами, порочном Риме, небо выше, солнце не загораживают уродливые инсулы, жизнь течет размеренно и спокойно. Здесь мной никто не повелевает, я сам повелитель себе и всему, что меня окружает. Надо мной нет довлеющий силы, разрушающей меня, оскверняющей мои чувства и желания…
… Рим
… больших торгов
… властелин Востока
… Рим ко мне вернется. Надеюсь, это произойдет раньше, чем все мы предполагаем».
На другой день в тронном зале Домициана в очередной раз обсуждались меры борьбы с парфянскими царями, отказывающимися, один выдавать Лже-Нерона, а второй содействовать в этом. Опасения вызывало увеличение численности войсковых формирований Артабана IV у границ с Римской империей. Восточный царек либо тщательно готовился к вторжению, не намереваясь поддаваться имперским легионам, либо, что вернее, сам готовил вторжение.
Клемент молча слушал отчеты военачальников и шпионов, предложения мудрых сенаторов, вызывавших споры и неогласие, а потом, дождавшись паузы во всеобщих прениях, вдруг заявил без излишнего пафоса, как будто с тоскою в голосе:
– Немудрено, что и Пакор, и Артабан так несговорчиво упрямы. Ведь среди римских граждан нашлись те, что готовы поддержать воскресшего из пепла псевдо-императора в его стремлении узурпировать римский престол.
Домициан побледнел, в глазах промелькнул ужас. Его внимание мгновенно переключилось на Клемента. Он попытался что-то сказать, но, по всей видимости, был так напуган, что сумел промычать лишь нечто нечленораздельное. Окружающие. Стали изумленно оглядываться на Клемента, посмевшего так откровенно напугать цезаря. Обычно все разговоры при императоре велись в ином ключе. Придворные стремились успокоить своего повелителя, всеми силами убедить, что бояться не имеет смысла.
– О чем ты говоришь, префект? – вместо императора подал голос старейший сенатор Марк Кокцей Нерва, – Объяснись, что и кого ты имеешь в виду, произнося столь страшные слова.
Вместо ответа, Клемент подал императору письмо парфянского торговца, сопровождая передачу недоброй усмешкой.