Сердце осиротело. Глаза не видели. Нужно было уходить навсегда. Распрямилась, глядя на памятник воинам Великой Отечественной войны. Тут, на скамеечках сквера, в юности мы пели под гитару прекрасные песни с одноклассниками. Внезапно почувствовала спиной, между лопаток, взгляд. – Поворачиваюсь и застываю, не веря в чудо!.. – За спиной, в паре шагов, стоял сгорбленный, грязный, больной кот… – Он не шевелился, молчал, находясь в шоковом оцепенении. Не признала сразу Седого, а он меня узнал. И смотрел, не мигая, не дыша. Никакими словами мне не передать взгляд. В нём навсегда поселилась боль брошенности, одиночества, предательства самых близких людей.
Седой подошёл ко мне со спины, отозвавшись на имя, – выполз, не знаю откуда. Для меня до сих пор то загадка. Кот практически не знал меня, но не забыл своё имя. Он не двигался, – застыл окаменев. Никакими словами не описать его взгляд, боль от потери любимого хозяина, дома; страдания, мытарства, внезапно выброшенного из тепла привычного, родного, на улицу теми скитаться без крова, без еды, без тепла человеческого. Седя не мог поверить, что его нашли и зовут, ищут, ждут, за ним пришли. Кот не дышал.
Как поняла: Седой всё ещё надеялся на возвращение хозяина – не меня. И всё же, – за ним пришли! Он не мог уверовать, оттого не шелохнулся, когда я пала перед ним на снег. Я пребывала в аналогичном состоянии: обманутая, обкраденная, бесчеловечно преданная. А жестокость в отношении живой души – отцовского любимца, стало последней непреодолимой чертой, навсегда отрезавшей от родной земли, от кровной семьи.
Выглядел Седя плохо! Едва узнала его по култышкам ушей. – Да, и фактически не помнила. – Видела ведь редко. Не веря ещё в чудо, наклонилась, подхватила на руки, причитая, как ненормальная: «Седой! Седой!». Ревела в голос, держа грязного старого кота на руках, а мимо шли и шли люди, – глядели, и не удивлялись.
Кот не двигался, точно не дышал. Он не верил, что нашёлся. Прижала к груди, – он не шелОхнулся, только прижался в ответ ко мне. Побежала в отцовский дом, зашла к соседя. Седой вёл себя спокойно, когда заходила в родной подъезд, но не в свою квартиру, а к соседям. Выпустила у чужих людей – не в отцовской квартире, куда доступ нам обоим был закрыт навсегда. – Непередаваемое чувство!.. – здесь прошло моё детство, юность, тут жили мои родители. Там ещё сохранён запах моего дома, ещё стоят мои вещи – мой стол, мой стул. Там ещё лежат мои книги, стоит посуда, из которой я ела… – Только всё теперь навсегда отнято и позже будет выброшено в мусорный контейнер, – лишь бы не отдать мне! А вот соседи, что знали меня ребёнком, теплом встретили и меня, и бедного кошака, согрев, приютив наши окоченевшие от боли души.