– Та що ж це я?! – вдруг всполошилась она. – Мені ж вас хоча б молочком вранішнім напоїть, …звиняйте, не чекали, не чекали. Несподівано все якось!
Я успокоил: слава Богу, дожил до такого возраста и положения, что сам себя могу и покормить, и напоить, и пролечить сам себя смогу, если хворь – не та, что укладывает в постель надолго. Мария после этих моих слов самодостаточного мужчины, задышала спокойствием и тут же обратилась к мужу, чтобы тот отвёл меня к себе, а я не сразу-то и понял, куда это «до себе»? Понял, когда с Николаем вышел на улицу, во двор, направляясь за ним к дому поменьше.
Домик был домом когда-то и по его ветхому и запущенному виду – очень и очень давно. Брат поспешил объяснить, что этот домишко они с Марией как-то и по случаю прикупили, с той поры он в нём и живёт.
– У Марії своя хата, у мене своя! – похвастался он при этом.
Хвастовство у брата получилось не искренним. И его нервное хихиканье о том, что он никому не мешает своим храпом, не убеждало, что именно храп укладывал супругов на ночь в разных местах.
Я зашёл в его дурно пахнущую обитель и сразу же вышел. То, что там увидел, требовало объяснений, но я приехал в гости и поэтому повёл себя как гость, неприхотливый и не привередливый. Николай, согласившись покурить на свежем воздухе, завёл меня за угол того, что изнутри соответствовало – это уж точно! – вонючему сараю или кладовой для бытового хламья. За углом я во второй раз ужаснулся: брат, пошарив в кладке дров, выудил оттуда окурок сигареты, заглянул за угол, зажёг «бычок» от огня моей зажигалки, жадно затянулся и тут же глазами – за угол снова. Ясно было, что от кого-то прятался. Сам же и ответил – от кого, напоровшись на мой недоуменный взгляд:
– Марія, коли курю, лається!
«В шестьдесят-то лет?!» – настороженное и тяжёлое недоумение царапнуло в горле, но не открыло мне, незваному гостю, рот. Тем не менее, рука сама достала из вещевой сумки бутылку водки «Козацька». Вопрос «А как быть с этим?!» брат, наверное, считал с моего лица как киношные титры и уже его руки засуетились в радости и беспокойстве одновременно. Подумалось, что Николай, видно, так и не перерос в себе пацана, что курит и боится, что заругают взрослые – окурок сигареты он по-прежнему прятал под ладонью, выдыхая из себя дым осторожными порциями. Было забавно наблюдать за ним таким, но смешного в этом я не усматривал. Наоборот, его нелепые ужимки, в поседевшем взрослом, тяготили его самого.