––
Денег не было, всё уходило на ипотеку, поэтому на день рождения пригласил только самых близких, Ивана да Максима с женой. Да и сил на общение у меня не оставалось, особенно когда в последний месяц Софья ночами не спала, чесала щёки, резко вскрикивала, просыпалась, долго плакала. Аллергия измучила. Но, откровенно перед собой, её болезнь не самое страшное. Ужасен тот чудовищный приступ со спазмом, когда увезли её на скорой в больницу.
––
Макс с семьёй уехал на море в Хорватию, пришёл только Иван. Как всегда поначалу он больше молчал, только выдал короткий тост, о том, сколь много я «достиг», наказал ценить жену, детей, родителей, карьеру, и «не сбавлять оборотов», и «открывать новое» – словно обращался не к человеку, а к команде старинного пароходофрегата, отправленного в океан на поиск неизвестных земель. Но мой отец, чья часть стола, словно это он именинником принимал подарки, была заставлена блюдечками закусок, подливал Ивану красное вино «аргентинский пино нуар, редкая и ценная вещь, с самых южных виноградников в мире!» и Иван медленно переходил от своего обычного состояния «из дома не выйду», к редкому «распахнулись окна-двери». Он заговорил с гордостью об Элеоноре. Рассказывал, как она хорошо учится. Отвечал, что Вера перестала препятствовать их общению, теперь они видятся почти каждые выходные. Отец настоял, чтобы я «за свой же день рождения» выпил бокал «очень интересного патагонского пино» «друг твой лучший к тебе обращается». Словно ловкий массажист этот бокал размягчил все мышцы. Наташа, как близорукий Иван через стёкла, видела мир через судьбы детей, потому подробно расспрашивала, какие требования в школе, успевает ли «Элечка» делать домашние задания, есть ли подруги, какие отношения в классе, какие предметы ей нравятся. Иван, надо отдать ему должное, был в курсе всей жизни Элеоноры. Понятно, хоть и не родная, но она дочь, и даже больше, единственное значимое свершение в его неудачной судьбе. Он отвечал на вопросы подробно, обстоятельно, как в школе на уроке. А я, словно тот пароходофрегат, под грохот салютующих береговых орудий форта, окутанного белым дымом, и крики праздничной толпы, заполнившей подковообразный изгиб приморской набережной, недавно ушедший в плаванье, уже вылетел на коварный риф в незнакомых водах и медленно набирал дрёму в океане сна. Большего позора, чем уснуть на своём же дне рождении припомнить трудно. Причём, меня никто не разбудил, как объяснили, зная, что лечь я откажусь, а отдохнуть нужно. Они общались под мой храп и сопение, и разбудили меня только к праздничному торту, как горящий лес утыканному свечами. Загадал, чтобы здорова была моя доченька. И с одного выдоха потушил.