Лерметт последовал его примеру. Веревки, даже и сложенной вдвое,
хватило с избытком, спуск был нетруден, и принц не заставил себя
ждать.
— А теперь что? — поинтересовался Эннеари, когда Лерметт
присоединился к нему на нижней тропе.
Вместо ответа Лерметт протянул руку к веревке, ухватил ее и
дернул посильнее. Веревка покорно упала на тропу.
— Вот так, — заявил Лерметт ошарашенному Эннеари и плутовски
подмигнул. — Сейчас заново смотаю ее, и пойдем.
— Мотай-мотай, — рассеянно согласился Эннеари и внезапным
плавным движением не выдернул даже — вынул из-за спины лук, быстро
и ловко, как фокусник извлекает платочек из воздуха на глазах
изумленных зрителей.
Зритель у Эннеари был один-единственный, зато изумленный
донельзя. И ведь было чему изумляться. Лерметт никогда не видел
такой слитной, такой согласованной и плавной быстроты движений.
Эльф заново подтянул ослабленную тетиву, выхватил стрелу из
колчана, наложил на тетиву, натянул и тут же отпустил ее, не целясь
— все словно бы одновременно. Лерметт и понять не успел, когда и
как совершился выстрел — а ветерок уже ерошил оперение стрелы, по
середину древка вонзившейся в тело молоденькой горной куропатки.
Эннеари подошел к убитой птице и поднял ее. Куропатка оказалась
небольшой, но с виду вполне упитанной.
— Вот и ужин к нам прилетел, — довольным тоном заявил Эннеари и
улыбнулся. Улыбка эльфа была столь неотразимо лукавой, столь
победительно мальчишеской, словно у подростка, ухитрившегося
вопреки собственным чаяниям плюнуть дальше извечного своего
соперника. На долю мгновения Лерметту показалось, что он заглянул в
зеркало.
Постоянные спуски и подъемы измотали путников гораздо раньше,
чем сгустились сумерки, да и карабкаться по узким горным тропам —
совсем не то же самое, что шествовать по торной дороге. К исходу
дня Лерметт так устал, что едва мог утерпеть, до того ему хотелось
объявить привал. Даже эльф, казалось, несколько поутратил прежнюю
бодрость. Едва только им удалось найти сколько-нибудь ровное место,
где можно и хворосту на костер наломать, и сам костер разжечь, и
расположиться возле огня, не рискуя при первом же неосторожном
движении свалиться вниз, как принц и эльф остановились, не
сговариваясь — настолько оба они нуждались в отдыхе. Однако
долгожданный привал оказался едва ли не утомительнее всего
предшествующего дня. Вечер определенно не задался. Вот ведь и
костер вспыхнул сразу же, и горная куропатка, которую Эннеари взял
на стрелу, почти и не целясь, явила собой в зажаренном виде сытный
и горячий ужин — для путников в горах дело ох не последнее! — зато
разговор все не ладился и не ладился. Эннеари сидел, погрузившись в
какие-то загадочные, но несомненно, тоскливые мысли и молчал, как
пень, несмотря на все попытки Лерметта разговорить его. А Лерметт
старался, что было сил, выспрашивая Эннеари о эльфийских обычаях в
надежде, что уж на эту тему его дорожный спутник поговорить не
откажется. Ничуть не бывало. Эннеари отмалчивался, а если и
отвечал, то односложно и неохотно, уходя в себя едва ли не после
каждой фразы. Лерметт, тем не менее, попыток не оставлял — по трем
причинам. Во-первых, ему и в самом деле было страх как интересно.
Во-вторых, послу неплохо бы знать побольше об обычаях тех, к кому
он направляется — хотя бы уж затем, чтобы не оскорбить ненароком. А
в третьих, эльф, терзаемый неведомой тоской, представляет собой
такое тяжкое зрелище, что на него глядючи, завыть впору. Выть
Лерметт не собирался: в конце концов, и сам он не собака, и эльф не
луна.