– Не моё-то дело. Хватит! Идите, забирайте, что сказано, или так выметайтесь.
Белая как мел, Евдокия кивнула сыновьям, взяла за руку Лушу и пошла в дом.
– Служивый, – окликнул я мужика, – какой грех-то за бабой с детьми?
Тот подошёл ближе:
– Кто таков?
– Сосед, – ответил я.
– Вот что, сосед. Ступай подобру-поздорову, пока сам цел.
– Погоди, грозиться, – сказал я спокойно, – сам же видишь, там и забирать нечего. Зачем женщину из дома гнать?
– Положено так, – нахмурился щербатый, – нажито всё это нечестно.
– Ты на нас-то глянь, да на деревню нашу. Откуда здесь кулаки? Все единым трудом живём, спину гнём целыми днями.
– Ступай, – осерчал мужик, – много вас жалостливых подкулачников. Ничего, и до вас доберёмся.
Я отступил, ждать от него, что смягчится, оставит в покое Евдокию с детьми, бесполезно. За забором стояла почти вся деревня, молча и оттого страшно. Люди переглядывались, следя, как солдаты выносят последнее, что осталось от когда-то доброго хозяйства. Тащили всё: подушки, матрацы, продукты, посуду, не погнушались даже керосинкой и подсвечниками.
Из дома показался Панкрат, старший сын. К нему подошёл Панас:
– Веди мамку, айда ко мне. Сегодня заночуете, а завтра думать будем, куда вас…
Парень кивнул и вернулся в дом. Скоро показалась Евдокия с Лушей, тащившие по узелку с припасами, за ними шли двое сыновей с вещами. Вот и всё, что осталось от нажитого Данилом и его женой.
Панас увёл бедолаг к себе, народ потихоньку начал расходиться. Мне же что-то не давало покоя.
– Пошли, Егор, – дёрнул меня отец.
– Погоди, подождём немного, – остановил я его.
Старик удивлённо поднял брови, но спорить не стал. Мы присели возле забора напротив. В темноте не особо и разглядишь.
Солдаты собрали, что смогли унести, и скоро подвода тронулась, конные за ней. Воцарилась тишина, только на ветру скрипела старая калитка. Собаки, сорвавшие голоса от лая, умолкли.
– Не пойму, чего мы сидим? – пробурчал отец.
– Сдаётся мне, не просто так к ним приехали, – кивнул я на дом.
– Как это?
– Донос кто-то написал, – пояснил я.
– Да ну, брось. Людишки у нас всякие, но такой гнили не водится. Нечего тут высиживать
В конце улицы я заметил смутные тени и одёрнул отца:
– Тише. Гляди сам.
Вдоль заборов крались двое: мужик и баба. Подошли ближе к дому, осмотрелись, но нас не заметили.