До этого вдова говорила громко, почти кричала, но вдруг перешла почти на шёпот и даже оглянулась, будто желая удостовериться, что их никто не подслушивает.
– Наш нынешний, насколько мне известно, потерял расположение президента. И его судьба, образно говоря, висит на волоске.
Её собеседник, словно желая оправдать вынесенный ему вердикт, с грустной улыбкой пошутил:
– Надеюсь, наш президент не уподобится Атропос, одной из трех древнегреческих богинь судьбы. И не перережет этот самый волосок.
Но Софье Алексеевне уже надоел этот разговор, и она не стала его разубеждать, а только с горькой иронией заметила:
– Вы, как всегда, поражаете своей эрудицией, Иосиф Аристархович. Но мне сейчас не до мифологии и ваших шуток. Сиюминутные заботы одолевают, знаете ли. Вы уж простите бедную вдову!
Заманский замахал руками, будто сама мысль о том, что кто-то перед ним провинился и теперь он должен его прощать, была ему нестерпима.
– Что вы, что вы, Софья Алексеевна! – запротестовал он. – Это вы извините меня, что сел ненароком на своего любимого конька.
И, желая сменить тему, нотариус деловито спросил:
– Когда прикажете огласить завещание Кича…
Но, будто поперхнувшись словами, он закашлялся, а потом с виноватым видом договорил:
– Вашего покойного супруга?
Софья Алексеевна подумала и решительно произнесла:
– Как говаривал Кичатов, в море самое лучшее время – адмиральский час. Он наступает на судне после обеда. Думаю, в нашем доме склянки пробьют после поминального ужина. Все будут сыты, а, следовательно, настроены благодушно. И воспримут последнюю волю покойного с философским спокойствием.
Заманский с видимым восхищением произнёс:
– Вы очень мудры, Софья Алексеевна!
Вдова улыбнулась, польщённая этой неприкрытой лестью. Но вдруг ей пришло в голову, что нотариус смеётся над ней. Она бросила на него проницательный взгляд, но не смогла рассмотреть на лице собеседника ничего, к чему можно было бы придраться. Софья Алексеевна поджала губы, словно удерживая во рту язык, которому едва не дала волю. Вместо этого она, промокнув глаза под вуалью платочком, тихо, будто отвечая на собственные мысли, сказала:
– Я прошла хорошую школу. Кичатов был прекрасным учителем жизни. Правда, временами немножко грубоватым. Ну, да Бог ему судья, а не я…
Софья Алексеевна грустно вздохнула и громогласно закончила: