– Вечная ему память!
Промолчать было бы невежливо, однако Заманский не успел ответить на это откровение. В гостиную почти вбежала молодая женщина, в чертах лица которой без труда находилось сходство с Софьей Алексеевной. Её можно было бы назвать красивой, если бы на её губах слишком часто не мелькала ироничная улыбка человека, знающего о тёмных закоулках жизни всё, что только можно знать, которая придавала лицу неприятное выражение. Следом за ней вошёл мужчина средних лет с привлекательной для многих женщин внешностью. Однако и в его красивом холёном лице имелась червоточина – беспокойные глаза человека, вынужденного постоянно скрывать свои истинные мысли и мотивы поступков. Это были Вера, старшая дочь Кичатова, и муж его младшей дочери Павел Юрков. Вера была возмущена до глубины души, и не скрывала этого, а Павел только посмеивался, но каждый раз, когда она смотрела на него, требуя подтверждения своих слов, согласно качал головой.
– Мама, ваша Любаша совсем обнаглела! – с порога закричала Вера, не обращая внимания на нотариуса, стоявшего у камина, словно тот был не чужим человеком, а членом семьи, с присутствием которого можно было не считаться. – Пробежала мимо нас с Павлом как очумелая…
Юрков ядовито хихикнул.
– Кичатов сказал бы – как ошпаренный стасик.
После чего он счёл нужным пояснить, с удовольствием наблюдая за тем, как присутствующие реагируют на его слова:
– Стасиками, чтобы вы знали, на судах в море называют тараканов.
Софья Алексеевна брезгливо поморщилась.
– Фу, какая мерзость! К чему такие подробности?
Никого не слушая, Вера продолжала изливать свой гнев.
– Она едва не сбила нас с ног, словно мы с Павлом невидимки!
Софья Алексеевна, кинув на нотариуса торжествующий взгляд, в котором можно было прочитать, что сбываются её самые худшие предположения, примирительно сказала:
– Я только что говорила Иосифу Аристарховичу, что собираюсь уволить эту дрянь. Так что можешь ни о чём не волноваться.
Юрков радостно осклабился и спросил:
– Может быть, отдадите её нам?
Но под негодующим взглядом сразу обеих женщин он перестал улыбаться и уже совсем другим тоном произнёс:
– Вы же знаете, Софья Алексеевна, у вашей дочери слабое здоровье. Наденьке трудно работать и вдобавок вести домашнее хозяйство.
Но Софья Алексеевна была не так проста, чтобы поверить ему или даже посочувствовать.