Чудак - страница 3

Побывал чудак в гостях. Деньги все истратил и понял, что пора ему в родные края возвращаться, на работу, да и родственники, поди, устали уже от его чудаковатости.

Глава 2

Где только не работал чудак, кем только не перепробовал быть, все профессии, подмастерья на себя примерил, и не потому, что искал свое, а потому что уважал любой труд, и хотел окунуться в величайшую тайну каждой профессии. Конечно, он не мог стать учителем, врачом или инженером – на специалиста, учеба долга, но рядом, около, он везде, побывал, посочувствовал их труду и ответственности, понял их грубоватую обезличенность, и восхитился их самоотверженностью.

Одного он не понимал, во всей земной жизни – стремление людей к материальному совершенству, к избыточной показушности, к высокомерию какому-то. И над кем? Над теми же людьми с кровью, с потом и смертью, как и у тебя. О, смерти, он знал не понаслышке, работал там, в подвалах больницы, санитаром морга. И что же? Смерть, у всех одинакова: неподвижна, зловонна, кого вскроют, кого так, кого в печку, кого сяк – жуткое зрелище, не поэтичное, одинокое. А кого-то еще и подробно опишут, ругаясь за все твои шрамы и татуировки, а может и искренно поржут или пригласят нерадивых студентов, коли был ты обладателем уникальной двурогой почки или еще какого-нибудь удивительного уродливого органа, встречающегося один на миллион. И восхитят всех пожилые алкоголики своей безупречной безбляшечной аортой и «сахарными» рассыпающимися косточками черепа. Благо, никто не посмотрит вам в лицо, ну может, студент какой-нибудь впечатлительный взглянет разок, чтобы навсегда забыть.

«Дай, бог, помереть от старости или от затяжной установленной хронической болезни, чтоб не лежать там, среди ожидающих, и, чтоб не лезли к тебе в нутро.»

Смерть слишком угнетает, но ужасает не ее вечная безжалостность и безысходность, ужасает то, что работая об руку с ней, ты привыкаешь, и уже простые человеческие чувства: страх, боль, растерянность, жалость, беспомощность – все перестают для тебя быть. И ты, уже не ты, а огромная зияющая пустота. Уже принявший смерть в себя, уже смирившийся с ней. Ты, всем бы существом своим хотел посочувствовать, поддержать родных, тех ушедших, но ты, каждый раз по частичке, уходишь с мертвыми, а для живых, в тебе, ничего не осталось. И «мы» идущие со смертью, говорим формальные фразы и успокаиваем вас ложкой корвалола. Думал чудак, что никогда уже не растрогает его смерть, но плакал навзрыд, по бездомной собаке, сдохшей у него на руках. Рыдал и понимал, как изворотилась его жизнь, по собаке ревет, а человеку и вздоха от него не достанется, сердце не сожмется. Тогда-то он и оплакал всех, и живых и мертвых, и понял, что, жив в нем еще человек, но так его запрятало, похоронило, что, продолжай он со смертью жить, и не сыщешь уже. Сбежал с радостью с работы той, не видеть, не знать, лишь бы любить людей, страдать с ними, плакать о них. С тех пор много чего поменял: работ, дорог, прибежищ. И отдыхал, каждый раз у разной родни, так что много чего посмотрел, много с кем переговорил. Теперь вот все, домой. А жил сейчас чудак в Забайкалье. Поехал туда однажды, денег заработать, лес рубить, да и затянуло его это благородство сосновое, просторы немыслимые, места одичалые и хоть зима здесь вдвое больше лета, и холода иногда пробирают до самых костей, не смог бы он променять чистоту безгрешную – здешнюю природу, на какую-нибудь серость автомобильную. Жил чудак здесь уже пятый год в барачном общежитии. Жил и теперь вот возвращался назад. Путь, конечно, обычный, железнодорожный четверо суток в пути, качает тебя из стороны в сторону. Но дорогу чудак любил, уляжешься на второй полке, двое суток просто спишь, отсыпаешься за всю жизнь, клетки восстанавливаешь, добром напитываешься, болезни изгоняешь, на третьи просыпаешься и любуешься, любуешься красавицей Россией: широтой и стройностью ее, богатством и скупостью, ее многогранностью и одиночеством, ее ленивой силой и бесхарактерным бессилием. И полями, лугами, лесами, реками и землей – черной, красной, желтой, рыхлой, каменистой, болотистой, травяной, выжженной, обугленной, комковатой, рвистой, песчаной, плодородной, бескрайней… синева и зелень летом сойдутся полоской горизонта; белость и серость – зимой; контрастная ранняя весна, особенно ранняя, когда стволы деревьев и ветвей черные, а небо ясное, солнечное, пушистое, веселое. Об осени, что и говорить? В ней нужно пройтись, ее нужно вдохнуть, с утра до ночи смотреть неотрывно и о ней грустить, об уходящей. Быть в поезде осенью, невыносимо, проноситься мимо и не окунуться в нее. Хотелось там, за окном, с деревьями побродить, а состав мчит тебя на север, туда, где осень так быстротечна, не успеешь потолковать толком с ней.