Закрыла глаза, собралась, и понеслась на бешеной скорости, с
бешено бьющимся сердцем, со свистом рассекая воздух телом. Теперь
она знала, что успеет.
***
Мать лежала на голом матраце, укрытая старой кофтой. Аля еле
узнала прежде любимое лицо, теперь желтое и опухшее, со следами
побоев. Несмотря на выбитые стёкла, в квартире стоял тяжелый смрад,
и кроме умирающей не было ни души. Едва глянув, Аля поняла, что
ничего не сделать, поэтому просто обняла её, уткнулась лбом в плечо
и заплакала.
- Прости меня, мама, я виновата, - просила Аля, - что слишком
поздно вспомнила, и что была в твоей жизни. Затем ощупала мать.
Плечо ещё было тёплым, а ноги уже посинели и остыли. Мать
храпела в агонии. Крепко спала предсмертным сном в своей пустой,
распроданной и пропитой квартире.
- Она помирает? – спокойно спросила Подолянка, усевшись в ногах
у матери.
- Да, сестрён, - кивнула Аля. – Погляди…
За окнами давно рассвело, но в комнате стояла полутьма, так
густо облепили подоконник чёрные тени с алыми углями глаз.
Перекатывались за окном, словно большие комья шерсти, суетились,
подпрыгивая. Ждали. Лишь только выйдет из тела душа, налетят
вороньём, станут рвать на куски.
- Нагони их, щоб мамку не забрали! – попросила Подолянка. – Ведь
мучать собрались.
- Не могу, много их, - покачала головой Алька и задумалась.
После встала и, как каблуками цокая копытцами, прошлась по
загаженной несчастными людьми квартире.
Теперь, когда она вспомнила себя, в груди и под лопатками
поселилось странное чувство раздвоения. Прожив тринадцать лет
беспомощным и почти бесправным ребёнком, она стала по-другому
смотреть на вещи, которые раньше казались ясными и не подлежали
обсуждению. Казалось бы, умирает обычная спившаяся баба, которая
никем, по сути, ей не приходится, но она продолжала ощущать себя
Алей, на самом деле умершей много лет назад, она по-прежнему любила
мать и знала, что виновата перед ней и перед Подолянкой.
Когда-то, давным-давно, ей встретилась у озера замужняя баба в
очипке, уже довольно старая, и Аля с ужасом узнала бывшую сестру:
вилу, у которой отняли платье и крылья, заставили служить. Она
немедленно улетела, а баба равнодушно глянула ей вслед, подхватила
корзину с бельём и пошла к селу…
Входная дверь с выбитым замком слабо скрипнула, и в прихожую
зашла странная женщина. Высокая и худая как жердь, с суровым, туго
обтянутым пергаментной кожей лицом, с ввалившимися глазами в тёмных
кругах, запавшим скорбным ртом, плечистая и сутулая. Она поставила
среди мусора и пустых коробок косу с запёкшейся ржавчиной крови и
оправила чёрный вдовий платок на голове, пряча выбившиеся редкие
седые пряди.